Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

Ротаридес пулей выскочил из автобуса, в магазине еле дождался своей очереди за корзинкой, чтобы пройти в торговый зал, боясь, что ему не достанется апельсинов, которые он углядел в хозяйственных сумках. Когда подошла его очередь, он для верности спросил кассиршу об апельсинах.

— Должны еще быть. — Она ткнула пальцем куда-то себе за спину.

Но на полпути к цели Ротаридеса поджидало препятствие, какого и нарочно не придумаешь. В молочном отделе он с разгону чуть не наскочил на покупательницу, которая как раз нагнулась, доставая из холодильного отделения сливки. Это была пани Нагайова. От удивления он остановился, открыл было рот, чтобы поздороваться, но промолчал, сообразив, что та его не замечает. Выпрямившись, она неторопливой плавной походкой прошла мимо полок с хлебом, затем с кулинарными изделиями, даже не взглянув ни на диетические хлебцы, ни на мясной салат. Ротаридес следовал за ней до самого фруктового отдела, где красовались расфасованные в желтые сетки апельсины. Тут он опомнился и резко рванул вперед… Однако минутной заминки оказалось достаточно — он опоздал: у него на глазах взяли три сетки, на сером металле сиротливо лежала последняя сетка апельсинов. Туда спокойно потянулась рука пани Нагайовой. Ротаридес нагнулся одновременно с ней — голова к голове, плечо к плечу, — ему просто не верилось, что там вообще уже нечего брать. При ярком магазинном освещении он хорошо видел женскую руку с тонкими пальцами, покрытые лаком ногти. Рука была обнажена почти до самого плеча, прикрытого рукавчиком летнего платья модного фасона «сафари» — явно не отечественного производства, — платья, которое при движении соблазнительно облегало все линии женского тела, волнующего кровь именно своей осязаемостью… Нагайова повертела сетку — оставшиеся апельсины были какие-то мелкие и вяловатые, — собираясь было положить их обратно, но все-таки бросила себе в корзинку. В тот же миг Ротаридес, нелепо торчавший над уже пустым контейнером, вдруг как с цепи сорвался и, поправ все законы приличия, с неистовой злобой впился зубами в промелькнувшее перед ним, гладкое и округлое, покрытое золотистым пушком плечо.

В ушах раздался крик удивления и боли, рот наполнился чем-то теплым и соленым, с подбородка на пол сбежала горячая струйка, и он увидел, как на грязных мраморных плитках расцвели капельки крови, не уступающие красотой драгоценным камням. Отступив в сторону, еще не вполне сознавая, что произошло, что он такое натворил, он испытывал не меньший ужас, чем его жертва. Почти вплотную на него смотрело лицо, сейчас совсем некрасивое, искаженное гримасой боли и ужаса, ее большие карие глаза вперились в его губы, по-видимому окрашенные кровью. Не в силах повернуться, он попятился к горе мясных консервов, и там его обуяло неодолимое, отчаянное желание — бежать.

Его не задерживали. Узкие проходы в магазине, битком набитом продуктами, и без того плохо просматривались, и хотя по крику жертвы можно было определить место происшествия, никто не обратил внимания, что случилось там, в дальнем углу. Впоследствии пошли слухи, что у одной женщины по руке пробежала мышь, когда она брала с полки хлеб, другие божились, что у мясника вырвался из руки косарь и ранил кого-то в плечо — одним словом, ничего похожего на то, что произошло на самом деле.

Ротаридес отдал корзинку первому из очереди, который ответил ему милой улыбкой, и выбежал из магазина, хотя у него подкашивались ноги и все тело колотила дрожь. Отвернувшись от встречных, он рукавом обтер губы, в полной уверенности, что на них осталась кровавая печать, а немного опомнившись, закрыл рот сложенным платком, как будто у него болят зубы.

Окружающий мир внезапно изменился, все было не такое, как только что. Да и Ротаридес был уже не тем, кто совсем недавно в магазине в Вязниках нагнулся за сеткой апельсинов, — его отметило неизгладимое клеймо грехопадения, даже злодеяния, на потном лбу проступил несмываемый стигмат отверженного, скрывающегося от возмездия. Найдется ли для него надежное укрытие? Ведь на покатом плече, припорошенном золотистым пушком, с отметиной от давнишней прививки оспы, он оставил свою подпись, отпечаток своих зубов, и по этому отпечатку установят его личность и изобличат…

На склоны за Дубравкой опустилась синеватая тень, в воздухе стоял рассеянный желтый свет, как перед грозой, несущей град и резкое похолодание, или когда перед самым заходом солнца наползет туча и до срока наступит темнота.