Сигрид Нуньес - Друг

Я читала советы Рильке так часто, что знаю их наизусть. Когда я прочла эти письма в первый раз – примерно в том же возрасте, в котором был Рильке, когда писал их, – я чувствовала, что они обращены ко мне в такой же степени, как и к тому, кому они адресовались, что все эти чудесные советы предназначены для любого, кто хочет стать писателем.

Но сейчас, хотя слова Рильке, возможно, кажутся мне еще прекраснее, чем когда-либо прежде, я не могу читать их, не испытывая тревоги. Я не могу забыть про собственных студентов, которые отнюдь не чувствуют того же, что, должно быть, чувствовал Молодой Поэт, когда получил эти письма в первом десятилетии прошлого века. Они не чувствуют того же, что чувствовали мы, когда ты задал нам эти письма в качестве обязательного чтения три четверти века спустя вместе с автобиографическим романом Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге». У них нет чувства, что Рильке обращается к ним. Напротив, они обвиняют его в том, что он изгоняет их из числа тех, кому адресованы его советы. Они говорят, что это неправда, будто писательство – это религия, требующая такого же беззаветного служения, как служение священника. По их словам, это нелепо.

Когда я рассказываю им легенду о смерти Рильке, и говорю, что возник миф, будто его смертельная болезнь началась, когда он уколол руку шипом розы – того самого цветка, которым он был одержим и который оказался таким важным символом в его стихах – они стонут, и один студент не может сдержать смеха.

Было время, когда молодые писатели – по крайней мере, те, которых мы знали, – верили, что мир Рильке вечен. Я согласна со своими студентами, что этот мир исчез, но в их возрасте мне никогда бы не пришло в голову, что он может исчезнуть, тем более на протяжении моей жизни.

Ничто не пробуждает в душе такой тревоги, как утверждение Рильке, что человек, чувствующий, что может жить, не занимаясь писательством, не должен им заниматься вообще. Должен ли я быть литератором? Это вопрос, который он предписывает студенту задать себе в самый глухой час ночи . Если бы вам запретили писать, вы бы умерли? (Слова, которые Леди Гага запечатлела в своем сердце или, по крайней мере, на своем бицепсе, где велела вытатуировать их в оригинале, то есть по-немецки.)

«Мы должны любить друг друга или умереть» — так другой поэт, Оден, когда-то закончил последнюю строфу того, что стало одним из самых известных в мире стихотворений, «1 сентября 1939 года». Но затем автор этого стихотворения начал презирать его и прежде, чем разрешить перепечатать стихотворение в антологии, он настоял на том, чтобы переписать его: «Мы должны любить друг друга и умереть». А еще позже, все еще мучимый совестью, он, несмотря на внесенное исправление, вообще отказался от этого стихотворения, поскольку оно, по его мнению, было безнадежно испорчено.

Я думаю об этой истории про Одена.

Я думаю о том, что было время, когда мы с тобой считали, что писать книги – это самое лучшее, что мы можем сделать с нашей жизнью. (Самое лучшее призвание в мире.)

Я думаю о том, как ты начал говорить студентам, что если они могут посвятить свою жизнь чему-то другому, кроме писательства, они должны это сделать. Примерно в это же время в прошлом году я проводила уборку в стенных шкафах. Я достала с верхней полки несколько коробок, полных фотографий, вырезок из газет и прочих бумаг и нашла среди них твои письма. Я и забыла, как их много, сколько писем ты мне написал до того, как появилась электронная почта.

Похоже, я часто искала твоего совета.

Ты хочешь знать, о чем тебе следует писать. Ты боишься, что то, что ты напишешь, будет банально, что это будет всего лишь перепевом того, что уже писали другие. Но помни, в тебе заключена, по крайней мере, одна книга, которую написать можешь только ты одна. Так что мой тебе совет: копни поглубже и найди ее.

Он тоже оставлял после себя вереницы плачущих женщин. Но из двух типов бабников он совершенно явно принаддежал к тому, который любит женщин. Я могу говорить только с женщинами, писал Рильке. Он мог понять только женщин и общаться только с ними (если только это общение не затягивалось слишком надолго). И лишь немногие мужчины были способны найти стольких женщин, готовых их любить, защищать и прощать.

И опять я натыкаюсь на его знаменитое определение любви:

«Два одиночества, которые охраняют друг друга, граничат друг с другом и скорбят друг о друге».

«Что это вообще может означать? – пишет в своей курсовой работе одна из студенток. – Это просто слова . Они не имеют никакого отношения к реальной жизни , в которой действительно случается любовь».