Сигрид Нуньес - Друг

Теперь, после того как Эктор сообщил о том, что я держу собаку, домовладельцу, он чувствует себя виноватым. Каждый раз, встречая меня, он выглядит сконфуженным.

– Простите меня, – говорит он, – но вы же сами понимаете…

– Я понимаю, что вам надо было делать свою работу.

– Он хороший пес…

Его, похоже, трогает то, что Аполлон позволяет ему гладить себя по голове, как будто он в самом деле думает, что пес знает, что он, Эктор, сделал.

– Вам есть куда переехать?

– Пока нет, но что-нибудь наверняка подвернется, – говорю я с беспечностью, которая совершенно искренна: моя жизнь стала настолько нереальной, что я едва пробежала глазами второе уведомление о выселении, присланное из офиса управления зданием, прежде чем выбросить его в мусор.

– Какая жалость, – говорит Эктор. – Такое прекрасное животное. Мне очень жаль.

– Это не ваша вина.

Чтобы доказать, что я его не виню, я планирую дать ему на Рождество более щедрые чаевые, чем в прошлом году.

Я не могу точно сказать, нравится ли Аполлону, когда я его массирую, или же он это просто терпит. Но я продолжаю это делать, заставляя его ложиться то на один бок, то на другой, а между массированием боков почесывая его грудь. Чесание груди явно нравится ему больше всего. Ему не нравится, когда дотрагиваются до его лап, но живущая глубоко внутри меня шалунья не оставляет попыток трогать и их.

Он уже привык и к своему новому дому, и ко мне. Я не оставляю его одного, кроме того времени, которое я провожу в колледже. Но и там я постоянно о нем думаю, и мне не терпится поскорее вернуться к нему. Он встречает меня у двери (ждал ли он у двери все время, пока меня не было?), но вид у него печальный, что говорит о том, что ожидание давалось ему нелегко. (Насколько хороша его память? Если она очень хороша, а считается, что у собак память отличная, то какое же горе он, наверное, испытывает, когда я запираю его одного. И – эта мысль рвет мне сердце – не тебя ли он все еще ждет, сидя под этой дверью?)

Его хвост движется из стороны в сторону, это явно виляние, но виляние грустное. Он никогда не виляет хвостом радостно, не машет им изо всех сил, что характерно для догов (до такой степени, что часто дог из-за этого и травмирует свой хвост, и ломает предметы домашней утвари, что и побуждает многих хозяев купировать им хвосты).

Надувной матрас снова лежит в стенном шкафу. Но на этом еще не поставлена точка. Он больше ни разу на меня не рычал, и когда я говорю: «Лежать», – мне обычно не приходится повторять это дважды. Однако его любимым местом продолжает оставаться кровать, и он предпочитает находиться именно там, особенно по ночам. (Я попыталась заставить его рассмотреть надувной матрас как собачью подстилку, но из этого ничего не вышло.) Несмотря на предупреждение ветеринара, я не сочла необходимым полностью изгнать его с кровати. Ведь в конце концов многие люди разрешают своим собакам спать на кровати. Некоторые даже кладут в изножье специальное собачье одеяло, чтобы собака спала именно на нем. Если бы Аполлон был той-пуделем, лежащим, свернувшись калачиком, на таком специальном одеяльце в изножье кровати, в этом не было бы ничего необычного. Почему же надо относиться к псу как-то иначе, если он размером с мужчину и, растянувшись, кладет свою голову на подушку? Да, я согласна, разница есть. Но позвольте мне сказать вот что: когда ты лежишь в постели, терзаемая ночными мыслями о том, почему твой друг решил свести счеты с жизнью, и о том, через какое время ты потеряешь крышу над головой, ощущение, что к твоей спине прижимается огромное теплое тело, дает тебе несказанное успокоение.

Он знает все команды.

Как-то раз после долгого неудачного дня – я потеряла мобильник, студенты на занятии вели себя вяло, и у меня опять не получилась попытка вернуться к написанию романа, – Аполлон шевелится, собирается спрыгнуть с кровати, и я, не задумываясь, говорю ему: « Место ».

Я заметила, что некоторые из моих друзей начали меня избегать. Я не могу избавиться от мысли о том, что, по крайней мере, частично это вызвано их опасениями, что в один прекрасный день, и уже скоро, я появлюсь у них на пороге, ведя за собой Аполлона и держа в руке чемодан.

Мне звонит мой друг, который особенно сочувственно относится к положению, в которое я попала, и спрашивает, как у меня дела. Я рассказываю ему, что для лечения депрессии Аполлона я пытаюсь делать ему массаж и включать музыку, и он спрашивает меня, не думала ли я о том, чтобы воспользоваться услугами психотерапевта. Я говорю ему, что скептически отношусь к психиатрам для собак, но он отвечает, что имел в виду отнюдь не это.