Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь - Исповедь

Эту историю я слышал несколько раз от самых разных людей. Она совпадала до мельчайших деталей.

Итак, 11000 заключенных со всех концов страны были выгружены из вагонов. Первое, что они увидели — была гора автомобильных покрышек, наваленная наподобие шахтного террикона. Каждому было приказано взять по покрышке и катить ее через горы в сторону Верхоянска…

Представьте себе эти одиннадцать тысяч человек, одиннадцать тысяч новеньких автомобильных покрышек, ледяные камни…

В этом этапе был и наш лепила.

Падающих убивали на месте, трупы не убирали — вокруг была пустыня. Дошло до Верхоянска 800 человек. После шести месяцев из этих восьмисот осталось в живых пятьдесят. Остальные погибли: кто умер от болезней и голода, кого расстреляли в тюрьме.

Так закончилась эта эпопея…

Только через несколько лет Мухаммед Мухам-медович узнал, на какой срок он осужден: 10 лет. Когда в сорок седьмом его десятка подошла к концу, его вызвали и дали расписаться, что ему дали еще пять… Так повторилось еще раз, ведь был уже 1954 год. Муххамед Муххамедович числился "за Москвой”, так как осужден был ОСО.

— А вы хоть пробовали выяснить, за что вас? — спросил я.

Лепила рассказал мне, что он шел по так называемому делу об "отравлении врачами великого пролетарского писателя Максима Горького”.

— А я лично, — прибавил он, — никогда этого Горького и в глаза не видел. Смерть его была использована в качестве предлога для уничтожения честных и грамотных людей, которые могли бы прийти к власти, исправить последствия этой революции, которую совершили бараны-русские и какие-то нацмены…

Мы стали часто встречаться с Мухаммедом Мухаммедовичем.

В одну из встреч я спросил его о Фильчушкине, ведь тогда толком он не ответил мне, а меня это странное "йодолечение” очень заинтересовало. Да и Фильчушкин к этому времени поправился самостоятельно.

Лепила засмеялся и сказал, глядя на меня в упор:

— Упрямый ты парень, Ази. Я умышленно не ответил на твой вопрос, но теперь уж слушай! Я органически не перевариваю русских… Мои предки еще при царе их терпеть не могли, а уж при советской власти и подавно. При царе у нас была своя земля, огромные стада лошадей и баранов. Мы платили дань царю, но он в нашу жизнь не вмешивался, и жили мы сносно. Пришли коммунисты и все отняли. Эти суки что хотят, то и делают с народным добром… Сколько смогу, столько и буду причинять русским зло!

— Так ты же врач! Для вас не должно быть ни друзей, ни врагов, ни русских, ни евреев, ни калмыков, ни украинцев!

Он посмотрел на меня с непередаваемой иронией, ехидно улыбнулся. Затем сказал, положив мне руку на плечо:

— Я, Ази, все это изучал еще в университете. Обязанности врача хорошо знаю и помню. Помню и врачебную клятву. Но коммунисты?! Они придерживаются хоть каких-нибудь правил или законов?! Нет! Народ нищий, вся Россия нищая…

Видно было, что своими словами я крепко задел его за живое. На глазах у него показались слезы. Я решил больше не тревожить его, оставить все подобные вопросы и расспросы. Да и то сказать, его судьба была не из легких: с 37-го по 54 год сидеть, не зная, не ведая — за что, почему… И каждые пять лет расписываться "в получении” очередного срока.

Час был поздний. Я распрощался с лепилой. Идя в барак, я обдумывал все им сказанное. Это было очень жутко и гадко. Но мне было жаль его. Он имел право на ненависть…

Время шло. В наш лагерь приходили новые этапы. Недалеко от нас, на том берегу реки Яны, находился лагерь Батагаи. Оттуда к нам привезли тридцать человек лесорубов. У всех у них не хватало правой кисти… Кровоточащие обрубки были замотаны в лохмотья. Это были "саморубы” — они калечили себя, чтобы избавиться от непосильного труда… Их немедленно осуждали по ст.58, пункт 14, кидали по двадцать пять лет — и отправляли на тот же лесоповал. Рубить деревья они не могли, но жечь сучья — вполне. Под страхом смерти лечить их раны было запрещено. На наших глазах большинство умерло от заражения крови. Тайком Мухаммед Мухаммедович передавал медикаменты, которые спасли жизнь десяти "саморубам”. Остальные погибли.

Все это были молодые ребята, лет 19–25. Они рассказывали, что в Заречном "болезней” не признавали. Тех, кто не мог идти на работу, охрана и суки выволакивали из бараков, привязывали к саням, и тащили до объекта. Многие умирали в дороге…

После работы я продолжал встречаться с Мухаммедом Мухаммедовичем. Пили чай, беседовали, вернее, я слушал, а он рассказывал.