Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь - Исповедь

— Чего еще, Абрамов?

— Ничего особенного, начальник. Есть одна маленькая просьба.

— Говори.

— Фильчушкина в карцер посадили?

— Ну?

— Отпустите его на мое попечение.

— Абрамов, этот человек неисправим! Он и до вас из карцера не вылезал.

— Я прошу вас. Он в моей бригаде. Вот мы его всей бригадой и исправим. А не исправится — мы его сами… посадим.

— Хорошо! Только с уговором: если он опять работать не будет, я его посажу, и никакие твои просьбы больше не помогут.

Начальник поторопился. Пять раз я выклянчивал у него Фильчушкина. А разговор с Фильчушкиным всегда был такой. Выходит он из карцера, смеется и говорит:

— Ты, Ази, за меня не беспокойся: я этот лес пилить не буду.

— Ладно. Ты пока что иди умойся, поужинай, поспи, а утром посмотрим…

Но в конце концов совесть его, можно сказать, убила. На это я и рассчитывал. Стал он рубить и пилить тот самый лес, который ни его отец, ни он сам не сажали… Да еще как стал! Голый по пояс, на пятидесяти градусном морозе, он выдавал по две-три нормы. Люди за ним подбирать не могли, не поспевали. Да еще и на других покрикивал: "Сидите, жопы греете, а работать за вас дядя будет?!”

Так прошел месяц. Как-то я спросил у него:

— Витя, скажи честно, пожалуйста: что тебя заставило работать?

До этого уже многие задавали ему такой вопрос, но он не отвечал, отделывался шутками.

— Ази, честно сказать? Меня здесь били, колотили, в карцер сажали, и что только не делали! А я палец о палец не ударил. Но тут стало мне стыдно перед тобой. Ты пять раз ходил к начальнику, меня из карцера вытаскивал, унижался… Я назло не работал, чтобы ты отстал… Вижу — ты не отстаешь, пятый раз добиваешься, чтобы меня освободили. Вот тут-то я и дал себе слово, что буду работать. Но учти, мне это стоило больших усилий.

— Спасибо, Витя.

— Нет, это тебе, Ази, за все спасибо.

И мы стали с ним приятелями.

Однажды Фильчушкин заболел: как обычно, он работал без рубашки и, по-видимому, вспотел. Вечером у него начался сильный жар. Измерили ему температуру, оказалось 39,2… Он весь горел. Тут же отвел его к лепиле (врачу). Лепила осмотрел его, но, вроде, возиться с ним не захотел. Он намазал ему живот… йодом, и все. Ни банок не поставил, ни горчишников.

Фильчушкин заорал:

— Я тебя, гад, упорю сейчас! У меня температура, а ты меня йодом мажешь!

Он бросился в свой барак, и вылетел оттуда с ножом… Я кое-как остановил его, забрал нож и велел лечь спать. Ребят предупредил, чтобы смотрели за ним, напоили горячим чаем и не давали выходить. Сам я направился к лепиле. Он встретил меня вежливо, сам подал стул.

— Что с нашим Фильчушкиным?

— Подождите немного, — сказал лепила, — я сейчас освобожусь.

Ему осталось принять несколько человек. Он вскоре закончил прием и вернулся ко мне. Надо сказать, что до сих пор я в этой зоне у врача не был.

— Давайте познакомимся, — лепила протянул мне руку. — Меня зовут Мухаммед Мухаммедович.

Не знаю, насколько это имя-отчество соответствовало действительному, но я также представился в ответ.

— Так вы пожаловали ко мне относительно больного заключенного Фильчушкина?

— Да. Вы ему пупок крест-накрест йодом смазали — и все. А у него высокая температура.

— Так надо для успешного лечения. Врач я, а не он.

— Точно. Врач, конечно, вы. Только не надо думать, что все идиоты. Я сейчас предотвратил убийство… А вы его, так сказать, автоматически, йодом мазнули…

— Представьте себе, я это сделал совершенно сознательно. Я так частенько поступаю, особенно, когда лечу русских…

— Вы меня слышали, доктор? Я сейчас не допустил убийства! Он бы заколол вас, как кабана.

— Меня не так-то уж легко заколоть! — с этими словами лепила достал из-под белого халата два огромных ножа.

— Эх, дорогой доктор! Вы бы их и достать не успели б… Он бы в вас мгновенно вонзил шесть штырей. И вы бы эти штыри не переварили…

Он вдруг обнял меня, поблагодарил.

Так мы с ним подружились.

Родом Мухаммед Мухаммедович был из Уфы. Родился в богатой культурной башкирской семье. Еще до революции окончил Казанский университет. После его окончания практиковал, лечил людей. После революции все им нажитое было конфисковано, а он продолжал работать в той же клинике, которая теперь стала "государственной”. В одну из зимних ночей 1937 года чекисты выволокли его из постели. Не предъявив никаких документов, ордеров, отвезли его в местную тюрьму-внутрянку. В этой тюрьме он просидел около года. Без всякого следствия, допросов. Просто сидел… Все его жалобы остались без ответа. После года заключения его вновь швырнули в "черный ворон”, привезли на вокзал его родной Уфы, где он проработал много лет, сунули в "СТОЛЫПИН”, и привезли в Иркутскую пересыльную тюрьму. Там он долго не задержался. Прошла неделя, и заключенных посадили в телячьи вагоны. Привезли на какую-то станцию… К сожалению, у меня исчезло из памяти ее название. Было это, во всяком случае, в Сибири. Заключенным предстояло перевалить Яблоновый хребет пешим этапом. Но не просто…