Ивлин Тойнтон - Современное искусство

Так что в ту среду, солнечным утром, она села в поезд и поехала к Софи.

Однако Софи не пожелала ее утешать, не пожелала даже — а ведь могла бы — сказать, что, если б она и попыталась, все равно ничего бы не изменила.

— Хочешь, чтобы я сидела с тобой шиву [84] Шива ( иврит ) — траур по умершему. Помимо прочего родственники семь дней после похорон сидят на полу или на низкой скамеечке и не выходят из дому. , ты этого хочешь? А где ты была раньше? Раньше должна была прийти — оплакивать их. Ты знала, что творится, все знали. Устраивались собрания, митинги, в «Таймсе» и то об этом писали. Но когда я заговорила с тобой об этом, ты и слушать меня не захотела. Почему? А потому, что это творили не с ним. Тебя трогали лишь его страдания.

— Заткнись, — твердила Белла. — Софи, Бога ради, заткнись.

Но Софи, конечно же, не заткнулась.

— Как ты живешь — это же предел падения. И я не скажу, что так и надо, — не дождешься.

Она схватила сумку, вылетела из квартиры. И всю дорогу до Пенсильванского вокзала, проталкиваясь сквозь толпу, думала: мало она обругала ее, уходя, надо бы посильней. Вместе с тем у нее стояла перед глазами картина, висевшая над столом в кухне, явно Софи, хоть и выдержана она была в более темных тонах, чем ее довоенные картины, формы там были более крупные и гнетущие. Ей хотелось сказать Софи, что картина ей понравилась.

Ей до сих пор снится, как она встречает Софи на улице, и та поворачивается к ней спиной: она ее не простила; снится, но гораздо реже, что они помирились, болтают, прерывая друг друга, смеются, а над ними небо голубое, точно на картинах Джотто [85] Джотто ди Бондоне (1266 или 1267–1337) — итальянский живописец. . Она вспоминает, как Софи однажды сказала: когда умрет, она — еврейка-не еврейка, — а перенесется в мир Фра Анджелико [86] Фра Анджелико (Гвидо ди Пьетро) (ок. 1400–1455) — итальянский живописец, доминиканский монах, прозванный Фра Беато Анджелико (брат Благословенный Ангельский). Его религиозно созерцательным картинам присущ наивный лиризм. , и пусть только попробуют ее не пустить. Вспоминает, как в полночь мчала на Бэнк-стрит: не могла — иначе не заснуть — не поделиться с Софи: рассказать, что ей открылась природа страдания, что в ее работе случился прорыв. В то время ей и в голову не приходило, что это любовь. Любовь — это было нечто иное, более мучительное, предназначенное исключительно мужчинам. А теперь, будь у нее выбор, она предпочла бы, чем любого из них, вернуть Софи. И если Софи позволит, вдруг ей и удастся об этом сказать.

— Знаешь, чего я хочу? — спрашивает Марни.

Вот уж что его нисколечко не интересует, и она это знает, но точка невозврата давно пройдена: ее несет. Она изголодалась — слова, руки, все выдает ее. Ей невтерпеж, ее пальцы сами собой тянутся к Марку Дадли, ползают по нему, а он лежит молча: отказывается утолить ее голод.

Да и она обходится с ним не лучше: отказывается — уперлась, не сдвинешь — отвечать на его расспросы про ту катастрофу, оттого, видимо, он и отгородился от нее стеной холодности, неприязни.

— Хочу жить в просторном старом доме за городом и чтобы там было полно зверья. Гнедые лошади. Большие мохнатые собаки. Яблоневый сад. Огромный каменный камин. А на людей глаза бы мои не глядели, не увижу ни одного — скажу спасибо. Такая мечта у меня еще с детства. Нас было восьмеро детей. Мы с сестрами жили втроем в одной комнате, и я все думала: «Вот будет у меня свой дом, никого даже на порог не пущу».

Он нарочито зевает, вынимает руку из-под головы, чешет яйца. Потом, не касаясь ее, подкладывает руку обратно под голову. Она вздыхает, приподнимается, упираясь на локоть.

— Знаешь, а у него в детстве были лошади. Он мне рассказывал про них. — Дадли пошевелился, но говорить, ничего не говорит. — Хочешь, расскажу про его лошадей?

— Не так чтобы очень.

— Про тот вечер я не могу говорить, нет и нет.

Он наконец поворачивается к ней.

— Раз так, расскажи про Беллу Прокофф?

— Про что? Что про нее рассказать?

— Он говорил с тобой о ней, иначе и быть не может. Жаловался, оправдывался — мало ли что. Ты, как водится, расспрашивала про нее. Подружки всегда расспрашивают про жен, нет, что ли? Насколько я знаю.

— Что ты хочешь этим сказать? Что ты женат?

— В данный момент нет. Так, наблюдение над жизнью.

— Не понимаю, почему ты во всем видишь одну низость.

— Так уж я устроен. А теперь расскажи, что говорил про Беллу Прокофф.

— Он не… Мы ни о чем таком не говорили. Он говорил, что когда-нибудь мы будем вместе, и я на него не нажимала — мне этого хватало. Я же была совсем молоденькая, верила, что все как-то образуется.