Ивлин Тойнтон - Современное искусство

Голос ее затихает. А Лиззи видится, как она стоит там — прямая, плечи расправлены, подбородок вздернут. Ты, Белла… Ты, Белла, ты берешь этого мужчину в мужья? Да, беру.

Кошачьи, зеленовато-голубые, мерцающие глаза на дряхлеющем — прямо при тебе — лице; стоит ей засмеяться, и кожа под подбородком предательски трясется. А вот улыбка у нее милая, трепетная, та же, что и тридцать лет назад. Точно такая же улыбка в придачу к цветастым тортикам и лифчику у нее на снимке, благодаря которому — других оснований нет — она может войти в века.

Это последний, за неделю до гибели, снимок Клея Мэддена. На нем он уже не тот жилистый ковбой с зажатой в углу рта сигаретой, вид у него потерянный: глаза опухли, волосы клочковатые, скверно остриженные, лоб в страдальческих складках. Навалившись на руль, он выглядывает из окна машины, а Марни Райан — она вспорхнула на кузов — кокетливо делает ручкой. Теперь, задним числом, ясно, что жить ему осталось недолго, ясно это было, по свидетельству многих из тех, кто его знал, и тогда, неясно одно: что она себе думает, с какой стати она — а ей, судя по всему, невдомек, что с ней человек в крайнем отчаянии, — с этими ее длиннющими крашеными ногтями, с этой ее зазывной позой там.

— К сожалению, мне нечем вас угостить, — сухо говорит она, но, как только он предлагает пойти куда-нибудь выпить, сразу оживляется.

— А что, прекрасная мысль. Впрочем, не могу же я идти вот так… Как по-вашему?

— Почему бы и нет? — галантно возражает он, хотя видит — еще бы не видеть, — что ее длинная хлопковая юбка вся в кошачьей шерсти, так же, как и продавленное кресло, накрытое заношенной красной шалью, куда она его усадила.

— А что… оно бы и неплохо отвлечься. Подождите, я в момент переоденусь.

В ожидании он шныряет по комнате точь-в-точь такой, как те бесчисленные конурки, где он курил травку, пока совсем недолго числился студентом Лестерского политеха. Хотя Марни Райан, несомненно, продукт пятидесятых с этой ее типичной для того времени игривостью уже не по годам, обстановка комнаты — линялое индийское покрывало на диване, бархатные драпировки, расшитые разноцветными блестками, белый афганский коврик в синих и красных узорах — приводит на память пришедшее на смену пятидесятым более раскованное десятилетие. Все здесь мятое, обтрепанное и явно несет службу сверх положенного срока. Его помощница разведала, что через год после смерти Мэддена она вышла замуж за девятнадцатилетнего студента Нью-Йоркского университета, но через несколько месяцев бросила его; в 1969 съехалась со своим учителем йоги, позже сдавала на пару с ним комнаты с завтраками на Виргинских островах. Последние двенадцать лет перебивалась с петельки на пуговку, все ее доходы — мизерное наследство от брата, за которым она ходила, пока он болел раком, да время от времени подработка корректурой в одном медицинском журнале.

Но когда десять минут прошло, а она так и не вышла, он направляется к облупленной белой полке в углу, отыскивает среди книжек Керуака, Кеннета Пэтчена [71] Кеннет Пэтчен (1911–1972) — американский поэт и прозаик, оказал влияние на битников, позже разочаровался в них. и Гинзберга первый том Карлоса Кастанеды [72] Карлос Кастанеда (1925?-1998) — американский писатель и антрополог. Мыслитель эзотерической ориентации, мистик. , на котором ее знакомство с современной литературой, по-видимому, окончилось.

Она знает, что на лиловом платье под мышкой дыра, на левой груди — пятно, знает, что ее духи шибают в нос, что с тех пор, как они пришли в ресторан, она слишком много хихикает, слишком бурно жестикулирует. К тому же она заказала «манхэттен», а его давно никто не пьет. Знает все, но это ничуть не помогает. Ей известно, что мужчины не понимают, когда ведут себя глупо, женщины, напротив, всегда понимают, и в этом главное различие между ними и еще одно их, мужчин, преимущество.

Официант приносит заказ. Она пригубливает бокал не сразу.

— Вы не против, если я буду вас записывать?

— Здесь?

— Диктофон совсем маленький, его не заметить, к тому же я его закамуфлирую, — он ловко прячет диктофон за оббитую вазочку с единственной розой, — так что его никто не увидит.

— Что ж, я не против.

— Ну а теперь расскажите мне о Клее Мэддене.

— Нет, нет, это так не делается… Вы должны задавать мне вопросы.

— Это почему же?

— Так способнее отвечать, вот почему.

Она опасается, как бы, выпив, не наговорить чего лишнего, не переключиться с Клея Мэддена на Стюарта Холлиса, ее последнего любовника, сегодня утром, когда она ему позвонила, к телефону подошла какая-то баба с немецким акцентом. Он даже не очень-то ей и нравится: только и знает, что рассказывать, как прижал к ногтю врагов на работе, да и в постели на него не угодить, но она рассчитывала, что он не будет ходить на сторону, слишком боится заразиться. Вот и не придала значения тревожным знакам: молчащему в полночь телефону, банке кондиционера, мед с маслом жожоба, на полке в душе, притом что у него и волос-то практически нет. Даже он ее обманывает, большего унижения и представить нельзя.