Ивлин Тойнтон - Современное искусство

— Не надо, — говорит Нина, когда Лиззи, преодолев робость, неловко гладит ее по плечу. Она-то думала, что Нина безмятежно счастлива — иначе и быть не может. — Прошу вас, не надо. Прошу, уйдите.

Глаза у нее красные, опухшие, прекрасные лоснящиеся волосы не чесаны.

Лиззи возвращается в гостиную в растрепанных чувствах.

— А где мой чай? — осведомляется Белла.

— Я про него забыла.

— Что значит — забыла? Вы же пошли на кухню за ним.

Лиззи опускает голову.

— Не стойте истуканом, — говорит Белла. — Это из-за Нины, верно? Что с ней?

— Ничего.

— В таком случае где она? Почему не пришла поздороваться?

Лиззи молчит.

— Скажите ей, чтобы пришла сюда, — распоряжается Белла. — А сами идите-ка гулять. Побродите по берегу. Морской воздух пойдет вам на пользу.

Лиззи плетется на кухню за Ниной, та смотрит на нее с укоризной.

— Я ничего ей не сказала, — говорит Лиззи и сама чуть не плачет. — Она и без меня все знала.

— Не вы виноваты. — Нина удручена, сморкается. — А я. Знала же я, не надо было мне сегодня приходить.

— Значит, он взялся за свое, — говорит Белла, едва Лиззи закрывает за собой дверь.

— Да нет же.

— Он тебя побил.

— Да нет же. Смотрите. — Нина поворачивает голову туда-сюда, поднимает голые руки, вертит их так-сяк. — Видите? Он меня и пальцем не тронул.

— В этот раз, возможно, и не тронул. Но раньше бил и опять побьет. И тебе меня не переубедить.

— Вы его каким-то чудовищем выставляете, словно он прямо и не человек. Почему вы его так невзлюбили? — По Нининому лицу катятся и катятся слезы.

Белла пробует подступиться с другой стороны.

— С чего ты взяла, что я его невзлюбила, вовсе нет, — говорит она более мягко. — Просто мне хотелось бы, чтобы тебе было хорошо. А тебе плохо. Вот что меня беспокоит.

— Это потому, что ему и самому плохо, — говорит Нина и плачет навзрыд. — Господи! — Она нашаривает на Беллиной тумбочке бумажную салфетку, утирается. — Извините. Я не хочу, не хочу, чтобы вы меня видели вот такой.

— Обо мне не беспокойся, — говорит Белла. — На моем веку мне доводилось видеть, как люди плачут.

Нина протяжно вздыхает.

— Но том, как держать удар, мне тоже кое-что известно, — сообщает Белла.

— Да… Я знаю, мне говорили.

— Не сомневаюсь. — Белла суха. — Не сомневаюсь, они много чего тебе наговорили.

— Так я им и поверила, — вдруг взрывается Нина. — Знаю, все было не просто, иначе, чем у них выходит. Знаю, у вас на то были причины.

— Причины есть у всех. Только порой они не очень-то веские. И ты об этом подумай, вот чего я хочу.

— Это вы на что намекаете? Чтобы я его бросила? Это что ж — все равно как если б я платье купила, а потом вернула в магазин и поменяла на другое? Знаю я людей, для которых брак все равно что платье. Но мне они не пример, я такой быть не хочу.

— И не будешь, поверь мне.

Но Нина, по-видимому, ее не слышит.

— Когда нас венчали, я сказала: в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни. Пока смерть нас не разлучит. Это же не просто слова, ты же обязательство даешь. И я дала обязательство. И от него не отступлюсь.

Белла отвечает не сразу.

— Раз так, объясни мне, почему ему плохо?

— Потому что он не может себя показать — не было случая. А он много чего умеет, это же несправедливо. Умеет чинить вещи, какие никому не починить, и он столько всего напридумывал, как что построить, и он может резать по дереву, как сто лет назад резали. У него есть старая книга, и в ней разные образчики, вы бы посмотрели, какие он вещи вырезает, просто чтобы попрактиковаться. И… и еще, не знаю, как и сказать, но он столько всего знает. И он умеет выследить зверя в лесу не хуже индейца.

— К сожалению, на это умение, — говорит Белла, — сейчас спроса нет.

В глазах Нины обида.

— Не хочу больше об этом говорить. Что хотите на завтрак? Пожарить вам оладьи?

— Что-то я сегодня не расположена к оладьям. Сойдет и корнфлекс.

Минуту спустя Нина возвращается с подносом, на нем, кроме чашки чая и корнфлекса, три розы в синей вазочке: когда они только переехали сюда, Клей нашел две половинки в груде мусора, склеил и, чтобы ее задобрить, преподнес как-то утром — накануне вечером он вернулся пьяный вусмерть.

— Хотите, я позвоню Дику Гудричу? — меняет тему Нина. — С тех пор как вы попали в больницу, он садом не занимался.

— Твой муж — столяр, верно?

Нина опасливо кивает.

— Раз так, не смог бы он кое-что для меня сделать? Мне нужны перила, чтобы передвигаться по дому. И что-то вроде лифта — поднимать меня наверх. Хочу перебраться в спальню.