Александр Брежнев - Снег на Рождество

Как сложно понять душу. Но еще сложнее найти и понять дух, питающий ее. По понятиям философа, многое называется духом. Ангел называется духом, великое добро называется духом; нечистое дело называется духом, и злой демон называется духом.

Усы у философа намного пышнее бороды, они дрожат у него при ходьбе. А при дуновении даже слабого ветерка, красиво приподнимаясь в воздухе, достают мочки ушей. Он носит жилет, галстук-бабочку.

— Нет, я не хочу говорить о смерти… — часто произносит он и, беспрестанно шевеля пальцами бороду и нажимая кнопки пульта дистанционного управления, добавляет: — Смерти нет и не должно быть…

«К чему он все это говорит? — думаю я. — Ага, все ясно, он опять попал под власть новых открытий».

— Это надо же!.. — в восторге произносит он. — Уже есть электробритва размером в зажигалку; часы — записная книжка, способная уложить в свою память полсотни телефонных номеров, два десятка адресов и расписание движения трехсот электричек; пепельница с вытяжкой, заглатывающей дым; робот, который может вычистить и вымыть 480 квадратных метров пола всего за час!.. Доктор, ты представляешь, как это здорово!..

Он с жадностью выпивает чай, моча в нем усы, и продолжает:

— Уже внедрен в практику каучуковый антисейсмический пояс при возведении многоэтажных зданий, который способен на 20—30 процентов гасить силу подземных толчков; запатентована новая технология получения бетона, в которой воду заменил дробленый лед; начал работать первый в мире завод по производству урана из морской воды; появились моторы, металл в которых заменила промышленная керамика; прошли испытания антиспазматические трубки, которые, будучи вживленными в кровеносные сосуды, при повышении давления расширяются, оберегая сердце человека от инфаркта.

— А конец этим открытиям будет? — перебил я его.

— Нет, никогда, — спокойно ответил он и с прежним возбуждением продолжал: — Уже появилась новая экспериментальная музыка… Звуки освобождаются от наших абстрактных представлений о них, и им предоставляется полная свобода. При исполнении такой музыки разрешается исполнителям переливать воду из одной кастрюли в другую, свистеть, опустив свисток в воду… Кроме этого, используются многотональные звучания: по клавиатуре ударяют локтями или доской; а наряду с ударными инструментами используются пианола, самолетный двигатель, сирены, гонги, тарелки, сосуды, сделанные из тыкв, китайские кубики, санные колокольчики, наковальни, тормозные барабаны от автомобилей, детские погремушки, полицейские свистки, ослиные вожжи…

— Хватит! — остановил я философа. Перед глазами у меня все закружилось. Чтобы не упасть, я вцепился руками в край стола. Борода у философа походила на конский хвост. Выпучив глаза, он взял мою гитару и торопливо заиграл.

«Совсем с ума спятил…» — сплюнул я. Он играл что-то холодное и скучное.

Кончив играть, он сказал:

— Так что, брат, будущее поколение такое наследство новых открытий получит, что просто уму непостижимо.

— Так это же не музыка, это разрушение музыки, — взорвался я.

— Нет, продолжение, — спокойно и повелительно произнес он. — Не мы, а потомки сами все это разберут, — и, посмотрев на баночку у окна, спросил: — Что это у вас?

— Варенье, — тихо ответил я.

— Можно попробовать?

— Пожалуйста, — разрешил я ему съесть всю банку.

А затем он ушел, очень тихо и осторожно, словно боясь кого-то разбудить.

…За день до моего летнего отпуска ко мне пришел Женька. Он фантазер похлестче меня. Он свыкся с полетами. И теперь жизни своей без них не представляет.

Он снял с головы шлем и с чувством собственного достоинства сказал:

— Доктор, все готово. Завтра утром в пять ноль-ноль воздушный шар будет наполнен дымом.

Затем он достал из кармана две большие таблетки, завернутые в белую тряпицу.

— За пять минут до взлета по приказу Любки вы должны выпить это снотворное средство. Когда шар поднимется над озером на высоту трех тысяч метров, вы освободитесь от тела. И тогда освобожденной вашей душе не будет уже никаких препятствий для дальнейшего полета.

Я слушал его, раскрыв от удивления рот. А он с благороднейшим выражением на лице продолжал:

— Тело ваше всплывет лишь на вторые сутки. А может, даже и вообще не всплывет, Любка постарается забросить его в труднодоступный болотистый участок рядом с камышами.

Затем он положил на стол сверток.

— А это что?.. — в испуге спросил я.

— А это я вам, доктор, букет полевых цветов собрал. Так сказать, последняя память о земле, — и, нахмурив брови, он снял шлем с головы.