Евгений Крушельницкий - Философские уроки счастья

Покорность судьбе Фёдоров считал «вершиной безнравственности» и противопоставлял ей величайшую ненависть к року. Он твёрдо верил, что причина бедности — не в правилах распределения товаров, а в рабской зависимости от природы, которую надо «регулировать», то есть подчинить воле человека. У философа были основания так говорить: он пережил и засуху начала 90-х годов, помнил и опустошительные ливни с градом, и голод. Землю надо защитить от слепой стихии — от наводнений и засух, землетрясений и извержений вулканов. Надо разумно использовать ресурсы её недр, а энергию природы обратить на пользу человеку.

У него были нешуточные планы — строительство трансконтинентальной железной дороги, электрическое кольцо вокруг земного шара… Мечтал, что человек сможет воздействовать на тучи так, чтобы дождь падал не в море, а туда, куда надо. Американские опыты по вызыванию дождя с помощью взрывчатых веществ воодушевили, и Фёдоров откликнулся: «Это благая весть, что все средства, изобретённые для взаимного истребления, становятся средством спасения от голода».

Мало сказать, что его замыслы были грандиозны, — они были космическими. Философ замыслил сняться с надоевшей околоземной орбиты и отправиться в просторы вселенной. Цепь аэростатов, которая охватит Землю, превратит планету в электромагнит и позволит управлять её ходом. Единое человечество, команда этого «земнохода», станет заботиться о сохранении на нём жизни…

Поэтам идея понравилась. Это она звучит в стихотворении Брюсова «Хвала человеку»:

Как видим, философ не заботился о солидности и научной проработке своих идей. Брать ли с собой в путешествие наше светило, а если нет, то как быть с теплом и светом? Но обо всех этих деталях можно забыть, если взять главную фёдоровскую мысль: человечество должно быть не пассажиром, а экипажем нашего космического корабля, независимо от маршрута.

Но зачем Фёдорову космос? Неужто все земные дела переделаны и пришла пора заняться вселенной? Нет, космос для него не самоцель. Если нам дано познавать вселенную, считал он, то дано и владеть ею, заселять миры. Человечество не должно ограничиваться одной планетой, сфера наших интересов — всё мироздание. Поскольку Земля зависит от космоса, то выход в него неизбежен. Воскресшие поколения разместятся в просторах вселенной, а преображённая, регулируемая природа обеспечит их пищей.

Развивая технику, человек изнеживается и слабеет. Пора подумать и о собственной разумной регуляции: чтобы человек мог сам летать без технических ухищрений, мог далеко и глубоко видеть, мог жить во всех средах; чтобы научился «естественному тканетворению», воссоздавая свой организм из мёртвого вещества, как это делают растения и некоторые бактерии. Для этого Фёдоров требовал внести в науку и технику ясный нравственный критерий как высшую цель. Кому нужен свободный научный поиск во имя некоего «прогресса», который завтра обернётся концом света? Пока прогресс преуспел в уничтожении жизни. Восстановление её — по-прежнему недосягаемая высота для гордой научной мысли. Цивилизация эксплуатирующая, а не восстанавливающая, не может иметь иного результата, кроме конца, считал учёный. Сегодня, более века спустя, мы вполне убедились, что наши возможности в войне с природой несообразны с разумом. С землетрясениями и неурожаем совладать так и не удалось, зато впереди замаячил экологический кризис. Удивляться тут нечему, потому что ещё в позапрошлом веке нетрудно было предвидеть последствия хищнического обращения с природой её невежественных «покорителей»: истощение земли, исчезновение лесов, обмеление рек, ухудшение климата… «Человек сделал, по-видимому, всё зло, какое только мог, относительно природы», — писал Фёдоров. Он, конечно, ошибся: сделано было далеко не всё. Просто в те времена философ и представить себе не мог разрушительные возможности «царя природы». Зато не ошибся в главном, предвидя грядущий «всеземной кризис» — или, по-нынешнему, экологическую катастрофу. Предотвратить её может «общее дело» всего человечества. Объединившись вокруг него, люди научатся регулировать слепые силы не только в окружающей природе, но и внутри себя.

Когда-то Конфуций учил отца быть отцом, а сына — сыном, и говорил о сыновней почтительности как одной из опор государства. Тысячелетия спустя о том же размышлял и русский философ, утверждая, что нет других религий, кроме культа предков. Конфуций видел изъяны правления и даже был готов за три года преобразить страну, если только правитель будет следовать его советам. Фёдоров не был так наивен, на правителей не рассчитывал и сроков не называл. Государство для него — воплощение небратских отношений, которому ещё предстоит стать отечеством.