Евгений Крушельницкий - Философские уроки счастья

Однажды философ высказал довольно странную мысль: что-де человека отличают два чувства — чувство смертности и стыд рождения. Если последнее заставляет краснеть, то первое — бледнеть… Фёдоров, похоже, сильно преувеличил, и вряд ли нормальные люди так реагируют на естественные вещи. Однако именно они произвели в детстве на будущего философа неизгладимое впечатление.

Обстоятельства его рождения считались по тем временам постыдными. Он был внебрачным сыном князя П. Гагарина и крепостной крестьянки. Фамилию и отчество ребёнку дал не отец, а крестивший священник. Отец, конечно, материально обеспечил сына, и тот смог потом окончить гимназию, но князь умер, когда мальчику было четыре года. Вместе с матерью им пришлось покинуть господский дом. Тогда-то и потрясла мальчика суровая истина: кроме родных бывают и чужие. И, что ещё хуже, даже родные бывают чужими…

После гимназии Николай поступил на юридический факультет одесского лицея. Но доучиться до конца не пришлось: умер богатый дядя, который содержал племянника. «Только смерть, лишая нас существ, нам близких, заставляет нас давать наибольшую оценку родству, и чем глубже сознание утрат, тем сильнее стремление к оживлению», — писал Фёдоров. Он был убеждён, что «без отцов сыны жить не могут, и потому они должны жить только для воскресения отцов».

Молодой человек пошёл в школу, чтобы учить детей географии и истории. Но задачи учителя были далеки от обычных. Прежде всего он хотел возродить в людях всеобщее чувство родства, «возвратить сердца сынов отцам». Кому же об этом говорить, как не детям? Неслучаен и выбор предметов: «География говорит нам о Земле как о жилище; история же о ней — как о кладбище». Школу будущего он видел соединённой с музеем, школу-храм, где и учителя, и ученики будут воодушевлены идеей общего братства и подчинения природы разумной человеческой силе.

В тогдашней школе относились к новаторам не лучше, чем в нынешней. Начальству не по душе были не только фёдоровские идеи, но и его затрапезный внешний вид. Рассказывают, что однажды заболел отец одного из учеников. Лечить его было не на что, и Фёдоров отдал на это дело всё, что у него было. Однако больной умер, и чтобы его похоронить, учитель продал свой единственный вицмундир, а на уроки стал ходить в старье. В таком виде его и застал однажды высокий проверяющий чин. Инспектору вид преподавателя не понравился, и он стал придираться к ответам учеников. Фёдоров подал прошение об отставке. Когда начальство разобралось в причинах, то отставку не приняло. Но всё равно странный учитель вскоре перевёлся в Углич. Начались его скитания: из Углича — в Тульскую губернию, потом снова Подмосковье… Семь городов переменил философ, пока не оказался в Москве. Там он четверть века служил библиотекарем в Румянцевском музее, известном нам теперь как Российская государственная библиотека (бывшая Библиотека им. Ленина).

Профессиональным философом он никогда не был, то есть денег за свои философские труды не получал. И даже ничего не публиковал. Он словно стеснялся собственных идей и долго надеялся найти «авторитетных мужей», которые донесли бы их до учёного мира. Но надежды не оправдались. В Московском психологическом обществе встретили сообщение о фёдоровских замыслах насчёт воскрешения ироническим смехом. Знаменитый Соловьёв, называвший Фёдорова своим духовным учителем, так и сказал: мол, и рад бы выступить, да засмеют критики… Оставалось действовать самому. И вот в воронежской газете «Дон» Фёдоров анонимно излагает основные положения своего учения. Конечно, у «Дона» оказались не те читатели, на которых рассчитывал философ, и его не поняли. Зато понимал Достоевский, писавший, что «совершенно согласен с этими мыслями». Понимал Толстой: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком».

Этот удивительный старик восхищал многих. О нём говорили, что он знал не только место каждой книги в музее, но и её содержание. Отношение к книге у него было сродни религиозному: за ней он видел нетленные останки её творца, которые помогут когда-нибудь возвратить к жизни душу автора. Когда Лев Толстой, глядя на бесконечные библиотечные полки, неосторожно заметил: «Мало ли глупостей написано, следовало бы всё сжечь», Фёдоров решительно осадил графа: «Много я видел на своём веку глупцов, а такого ещё не видал». Толстой сконфуженно извинился. Он не знал, что у этого старика книги заменяли даже подушку. Купить её было не на что, потому что из своего малого жалованья библиотекарь оставлял себе всего четверть, раздавая остальные нуждавшимся коллегам — стипендиатам, как он их называл.