Евгений Крушельницкий - Философские уроки счастья

Выставка так же, как и храм, соединяет в себе все искусства, искусства сынов, забывших отцов, не признающих другого блага, кроме производимого промышленностью и искусством, ей (т.е. промышленности) подчинённым. Выставка имеет в своём распоряжении школу, или вернее сказать, что школы светские сами по себе — усердные служанки индустриализма. В виде временной уступки в школах светских преподаётся Закон Божий, требовать исполнения коего было бы преступлением против великой добродетели века — терпимости. Выставка как храм промышленности не сказала ещё своего последнего слова. Вытеснив кладбища, она вытеснит самые храмы, академии и университеты тех наук и искусств, кои не имеют непосредственного приложения. Но этим не ограничится деградация. Сам человек, храм любви к Богу-отцов в себе носящий, будет разрушаться. Оттолкнув труп умершего, отвратив взор от неба, человек обратится в животное. Таков конец искусства или дела человеческого — дела, которое началось восстанием живущего (вертикальное положение) и восстановлением падшего или умершего, обращением к небу первого и мнимым воскрешением в виде памятника второго, т.е. концом искусства, или дела человеческого, будет полное подчинение слепой силе.

Попробуем посмотреть на бессмертный совет Козьмы Пруткова — «Если хочешь быть счастливым — будь им» — с практической точки зрения. Собственно, философия всегда занималась двумя главными вопросами: как устроен мир и как лучше в нём жить. Что касается второго, то, по словам Б. Рассела, все философы — от древних до современных — делились на тех, кто стремился укрепить социальные узы и на тех, кто старался их ослабить. Одни выступали за дисциплину, подчинение обществу, а другие — за торжество разума, свободомыслие. Что та, что другая крайность опасны для общества: первые превратят страну в исправительный лагерь, а людей — в винтиков, вторые же развалят её на враждующие уделы, которые станут лёгкой добычей менее размышляющих, но зато более сплочённых. Все цивилизации постепенно проходят этот путь, начиная с тирании и кончая упадком общества, погрязшего в анархии и неспособного прокормить и защитить себя.

Итак, счастье — полная удовлетворённость, гармония жизни. Все хотят быть счастливыми, но не у всех это получается. Восьмидесятилетний Гёте, например, говорил, что помнит всего лишь несколько истинно счастливых дней.

Что же советуют философы? Советов множество. На поверхности — древний как мир принцип «жизнь — удовольствие». Но искать кратковременные наслаждения и ловить удачу — дело хлопотное и ненадёжное. Это поняли ещё стоики, которые говорили, что за наслаждениями гонятся слабые, малодушные и неразумные. Сами же видели основу счастья в честности и красоте повседневной жизни.

А почему, собственно, наслаждения нужно противопоставлять честности и красоте? Кстати, слабые здоровьем, но вовсе не малодушные Эпикур и Спиноза ценили наслаждения, хоть и жили очень скромно. Зато такие баловни судьбы как Бэкон и Монтень, которые не отказывали себе в удовольствиях, рассуждали об иных ценностях. Бэкон, например, говорил, что счастье надо строить на том, что находится в нашей власти, и сознание своих добрых намерений даёт более истинную и чистую радость, чем удовлетворение желаний. Монтень же избегал искушений властью и почестями, потому что, как мы помним, слишком себя любил. Он знал, каким огромным напряжением сил и подвижничеством платили великие мужи за своё возвышение. Но толпе видны лишь слава и власть. Тем, кто неспособен предложить за это достойные дела, остаётся расплачиваться, как говорят в нашем веке, натурой, а это занятие на любителя.

Наверное, самое живучее представление о счастье сводится к тому, что оно прямо зависит от богатства и власти: чем больше того и другого, тем человек счастливее. Сколько людей тратят жизнь на карьеру и погоню за богатствами… А счастье по-прежнему где-то впереди, и нередко, подводя итоги, человек рад бы всё это отдать, только вернуть потеряннее здоровье и чистую совесть. Ведь больная душа в конце концов делает больным и тело, и это известно не только медикам. Поэтому мудрец скорее готов примириться бедностью и лишениями, чем с внутренним разладом.