Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

— Вы словно капризная кошка: и то вам не так, и это!

— Я не капризная. Просто не понимаю, как это: «Осенним светом полна голова…»

«Да ты, матушка, законченная материалистка! — подумал я. — Всему ищешь объяснения, хочешь пощупать руками. А воображение как же? Нет бы поднапрячься и посмотреть «сквозь магический кристалл»…

И вместо того чтобы вдаваться в объяснения, я притормозил и съехал на обочину — туда, где неподалеку от дороги золотела на покатом пригорке крохотная березовая рощица.

— Можете покурить, пока разомну ноги, — в ответ на вопрошающий взгляд пояснил я Квитко, выбрался из машины и пошел к рощице по еще упругой, но уже кое-где прихваченной увяданием траве.

Я шел не спеша, надеясь уловить если не вздох восхищения, то хотя бы банальное, подходящее к случаю восклицание наподобие: «Ах, как красиво!» — и даже приготовил в ответ сентенцию: «Вот тебе, деточка, осенний свет, и если голова у тебя не заполнена сигаретным дымом, то…» В общем, что-нибудь в этом роде. Но сентенция пропала втуне: за мгновения, пока я величественно, словно литературный мэтр, министр или признанный деятель отечественной культуры, одолевал пригорок, до меня не долетело ни звука. Оглянувшись, я увидел, что моя спутница повернулась ко мне, а заодно и к рощице спиной и преспокойно курит, то удерживая сигарету на отлете, то импульсивным, нервным движением возвращая ее к лицу.

«Хоть бы глянула, — не без раздражения подумал я. — Ведь и в самом деле красиво. Тупая корова!»

А посмотреть было на что: десятка два молодых берез составляли рощицу — сквозную, солнечную, усеянную сверкающей позолотой. Кора деревьев была чиста и бела, как кожа у младенца, еще не загрубела и не покрылась черными, вдовьими трещинами. А еще я увидел, как тонки, нежны и трепетны листья берез, словно и в самом деле сотворены из сусального золота, услышал, как откликаются они на малейшее дуновение ветерка, и даже, показалось мне, уловил легкий вздох, с каким отрывается от ветки и валится на траву то один нетерпеливый листок, то другой.

Вдыхая прохладный валерьяновый воздух рощицы, я неторопливо ее пересек и вышел к распаханному полю с жирными, точно срезы застывшего масла, пластами вывернутого плугом чернозема. За полем виднелись крыши близкой деревни, из труб вытекал в небо прозрачный, как тонкая слюда, дым. А еще дальше, по горизонту, тянулась темно-сизая полоса хвойного леса.

Как хорошо было здесь, как несуетно и спокойно! Оказывается, пока я корпел в управе над не нужными никому бумагами, от которых живущим на земле людям ни холодно и ни жарко, здесь, подле этой рощицы, протекала настоящая, от природы и человеческого естества жизнь. Но кто не пускал меня к ней? Не хочешь кабинетной рутины — иди пахать землю, приумножать леса, бороться за чистоту рек и озер. Только портфель привычней и дороже! А раз так, нечего ныть, иди и занимайся своим делом: пусть оно свинчивает дурью мозги, но вместе с тем неплохо кормит, одевает и обувает, чтобы мог держать ноги в тепле…

— Дурак набитый! Вот тебе и «Осенним светом полна голова…»

Когда я вернулся к машине, Квитко стояла на том же месте, где я оставил ее, частыми затяжками докуривала сигарету и выговаривала кому-то мне неведомому в бордовую мыльницу мобильного телефона:

— Не забудь: сегодня ты забираешь из школы Сашеньку. Нет-нет, в тринадцать сорок пять… Последний урок заканчивается в тринадцать сорок пять. Повтори!..

Присмотревшись со стороны, я подумал, что в ней все-таки есть что-то отталкивающее — в том, как хмурит брови, затягивается и выдыхает табачный дым, как сквозь зубы отчитывает собеседника.

Женщины, которые курят, всегда казались мне немного вульгарными, а суматошной Квитко сигарета и подавно не шла. Вместо некоего шарма, как ошибочно принято думать в среде таких же подорванных дамочек, как она, сам процесс курения придавал ей вид человека, который храбрится потому, что не уверен в себе или надломлен жизненными обстоятельствами.

Что касается женщин, которые гневаются и кричат, то таких я всегда инстинктивно сторонился — и потому, что ничего не мог такому напору противопоставить, и потому, что настоящую женщину представлял себе в иной ипостаси…

— Если можно, еще минуту, — едва я приблизился, прервала телефонный разговор Квитко, вскользь заглянула мне в глаза и сделала несколько торопливых затяжек. — Когда еще покурить доведется…

Я кивнул и поспешно отвернулся: почему-то показалось, что зрачки у нее расширены, как у наркомана.