Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

— Курить можно?

— Курить нельзя! Однако вы, мадам, курите? — удивленно воззрился я на это, казалось бы, закрепощенное и робкое создание, но затем решил ничему не удивляться до срока: многое еще в эти три дня откроется — и про нее, и про меня. — Ладно, перекуры тоже по требованию. Надеюсь, теперь всё?

Квитко торопливо кивнула и, едва я отъехал от тротуара и пустил машину в разгон, вдруг расслабленно вздохнула и улыбнулась — одними глазами и кончиками губ. Странная женщина, если не сказать больше! Судя по всему, она до последнего не верила, что куда-то поедет, что впереди ее ждет долгая дорога, украшенная щедрым солнечным октябрем.

А и в самом деле, стояла первая декада октября — время благодатное и неповторимое. За повседневной болтовней совещаний, раздуванием щек, никчемным бумагомарательством я как-то упустил из виду самое главное на сегодня жизненное обстоятельство: снова осень, итоги, завершение счета дней, неизъяснимая тоска, смерть и надежда на скорое возрождение. Какой-то мудрец сказал: где конец, там и начало. И вот он, конец года, но и трех месяцев не пройдет, как отсчет начнется по новой… Или все не так, и это люди для вящей пользы искусственно раздробили время на часы и минуты, тогда как время стоит на месте, оно неизменно, а вот мы, как вода, утекаем, утекаем? Но раз так и величина времени постоянна, то нет начала и конца, нет смерти и возрождения и мы всего лишь элементы природы, жалкие частицы материи, переходящей из одного состояния в другое?

Черт подери, как это грустно — осознавать себя песчинкой в необъятной пустыне, нареченной жизнью!

«Что-то невесело начинается эта командировка, — сказал себе я, придавил педаль газа, и машина, резво миновав одноэтажные пригороды, зашелестела шинами по новому асфальтовому покрытию дороги. — А что веселого было прежде — и в этом году, и в прошлом? А ничего-то и не было! Человеческая жизнь на удивление однообразна и примитивна: если и вспоминаются по-настоящему светлые и наполненные мгновения, то их можно сосчитать по пальцам. Спичка жизни горит быстро и бесполезно и очень скоро обжигает нам руки…»

Чтобы прогнать печальные мысли, я включил круиз-контроль, затем поискал в магнитоле нужную, самую сокровенную мою папку с музыкой и прибавил звук.

Осенний свет пробил листву.

Над нами листья летят в синеву.

Осенний свет. К чему слова?

Осенним светом полна голова.

Я помнил эту мелодию с детства, и даже когда ненадолго забывал, она тут же всплывала в памяти, едва осенняя грусть прихватывала мне сердце. В те годы я был сентиментальным, стеснительным, затравленным комплексами подростком, и это прискорбное обстоятельство мешало мне жить. Наверное, не зря в итоге я оказался в прокуратуре, а не подрядился у судьбы писать книги, заниматься живописью или лицедействовать на сцене. Но человек редко ломается до конца. Со временем прокурорское кресло приучило меня к мнимой самоуверенности, внешне я стал груб и решителен, но в душе мало переменился. Какая-нибудь песенка или придуманная ловким беллетристом история о человеческих горестях и несчастьях вышибала из меня слезу, но лишь в потаенные мгновения одиночества, когда этой постыдной слабости никто не мог увидеть. Ничего не попишешь, нужно держать марку управы, да и возраст не позволяет: зрелый муж, глаза у которого по любому поводу на мокром месте, волей-неволей наводит на мысль о прогрессирующем маразме.

Но теперь… Ах, если бы не эта курица на соседнем сиденье!..

Я покосился на свою вынужденную спутницу, неотрывно глядевшую на дорогу в нелепой позе провинившейся гимназистки. Неловко чувствует себя рядом со мной? А может быть, и ее прошибает осень — прозрачным бледно-голубым небом, холодным солнечным светом и приглушенным, пастельным заревом придорожных лесов?

— Что это за песня? — спросила Квитко и рискнула первый раз, искоса, посмотреть мне в глаза. — Никогда раньше ее не слышала.

— Был такой певец в середине шестидесятых годов прошлого века, Жан Татлян. Пел со странным акцентом, не особо надрывался, а песня осталась. По крайней мере, осталась для меня. Называется «Осенний свет», если уж так интересно.

— Жан Татлян? Он француз?

— Понятия не имею. У меня было несколько его пластинок на русском языке, потом он перестал петь или еще что-то случилось. Кажется, он уехал из страны и исчез. Одним словом, его не стало.

— Осенний свет… — Она неловко вытянула шею и завела глаза кверху, туда, где из-за облаков посверкивало хрустальным стеклышком серебристо-белое, платинового оттенка солнце, и тут же прищурила глаза, укрывая их за ресницами. — Какой-то он пронзительный, этот свет, как будто электрическая сварка. Глаза колет…