Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

«Господи, везде одно и то же — куда ни подайся, где ни остановись! И этот еще, шипящий… Черная мамба!»

В раздевалке прохладно и одиноко. Вещи и сумки разбросаны на скамьях, по обитым лакированной вагонкой из ольхи и липы стенам и потолку собирается в крупные капли влага. Дальше идти некуда, и я стою минуту-другую в растерянности: сидеть на скамье — тоскливо, вернуться — зачем тогда выходил?

«А-ха-ха!» — доносятся из-за неплотно прикрытой двери раскаты хохота, и я невольно думаю: хорошо быть растением, или беспамятным существом, или, на худой конец, иметь шкуру носорога! Флейта всегда нервна и печальна, тогда как труба или барабан…

— Угорел, Николаевич? — проламывается мимо меня в туалет дородный Налапко, кряхтит и ворочается там, затем шумно спускает в бачке воду и снова появляется в раздевалке. — Вспоминали сейчас, как Якушев удалял Фиме камень из почки. Помнишь? Я тебе рассказывал, обхохочешься. Вечером они хорошо выпили, а утром Фиму — на стол. Но рентгеновский снимок спьяну перевернули обратной стороной и вместо правой разрезали левую почку. Очнулся Фима после наркоза, а над ним покаянное якушевское рыло… А? Ха-ха-ха!

— Послушай, есть одна жалоба, — перебиваю я трубный глас Налапко и старательно отираю лицо краем простыни, чтобы ненароком не выдать — жестом или взглядом — свою невинную ложь. — Мол, просим сообщить, ведутся ли в отношении меня, имярек, оперативно-розыскные мероприятия. Не ты ли сочинил, друг любезный?

— А мне зачем? Я за такое не берусь. Бессмысленная психологическая атака, рассчитанная на идиотов: вы знайте, что мы знаем. Ну и что? Кого это испугало? И перед кем наши славные органы повинились: и таки да, и пасли, и слушали? Ты знаешь о таком прецеденте? Хотя, если уж очень приспичит, можно покричать и покуражиться: нарушение конституционных прав, проникновение в личную жизнь клиента, разглашение интимных подробностей. Мол, разбили семью, развалили бизнес… Но в итоге, как ни крути, бесперспективно. Сам знаешь, у нас многих слушают, власть имущие по оной причине такой вой, бывало, поднимут! И что? А простому человеку?.. То-то! Я бы такому клиенту не жалобы строчил, а сказал, что тут, брат, дилемма: спрятать наворованное, прощупать приятелей, затаиться с бабами или избавиться от денег, отказаться от неискренней дружбы, завязать с женским вопросом и податься в монастырь. Выбрать, черт подери, что-нибудь одно, а не сидеть на двух стульях: с этой стороны я девственница, а с этой — как бы и нет!..

И все-таки человек мерзостен от природы, думаю я, возвращаясь поздним вечером в город.

Я слегка пьян и потому веду машину осторожно, на предельно малой скорости: не приведи господи лихача по встречной или разбежавшуюся бабу с кошелкой по осевой! За стеклами автомобиля — провальная темень, дорога в выбоинах, обочины обметаны вмерзшей намертво в грунт ледяной коркой. Изредка вылетают навстречу и промелькивают, точно сомнамбулы, одичалые слепящие фары — и снова мгла обволакивает, и местность кажется незнакомой, каким в детстве представляется неведомый, огромный и пугающий мир.

Мне тоскливо, мне так тоскливо, как бывает в основном на переломе жизни, когда дом, который долго и кропотливо строил, вдруг обрушивается с одной стороны — необъяснимо и внезапно, и ничего с этим нельзя поделать, никак не избежать, не уйти, не затаиться до лучших времен. Может быть, так задумано свыше, чтобы не было нам покоя? Или земная жизнь — наказание за грех Адама и Евы? А что если и того проще и каждый из нас ничто, песчинка в пустыне, муравей на дороге, звено в эволюционной цепи некоего одухотворенного океана?..

Так вот, человек… Все чаще представляется мне, что гомо сапиенс мало чем отличается от животных. Так же рождается и умирает, так же ему страшно и одиноко в этом жестоком, бездушном мире, так же он опасается сильного и пожирает (разумеется, в переносном смысле) слабого. Так же в стаях есть вожаки и интриганы, провокаторы, воры и убийцы, так же самцы домогаются самок, живут или парами, или водят за собой гарем, или спариваются с кем попало, как коты и собаки. Если человека разумного посадить на цепь, он станет диким и зловонным, будет кидаться с пеной у рта на прохожих и выть ночами на луну. Дать хлеба и зрелищ — он забросит искусство и литературу, исцелить и обезопасить тело — забудет дорогу в Храм. Лишь тогда душа станет болеть у него о вечном, когда бренное тело денно и нощно будет донимать и мучить его. И не иначе! Господь Бог сразу раскусил свое хилое и подлое творение, которому всего мало, живехонько выставил за двери рая и заставил бренное тело через мученичество бытия бередить вечную душу. Поделом же всем нам! Мы не заслуживаем иного.