Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

Дверь в коридор приоткрыта, и до меня доносятся звуки перебранки из кабинета напротив: Мешков начинает утро с ежедневной разминки, третируя занудством взрывную Сорокину. «У-у-у!» — неясно, на одной ноте гудит Мешков — будто дизельный двигатель работает неподалеку.

— Достал! Кролик очкастый! — визжит в ответ Сорокина, срывая голос. — Вышел и закрыл за собой дверь!

Но вместо Мешкова в дверной проем одновременно протискиваются Замега с Рудницким и, хихикая, отправляются по коридору в курилку.

День начинается, как вчера и позавчера, — точно повтор телесериала или выпуска вечерних новостей.

— Алё! Это Евгений Николаевич? — Мне хочется швырнуть телефонную трубку о стену, на которой как бы промелькивает наглая тень Струпьева. — Мы не договорили.

— Сперва с Пшевлоцким договорите.

— Так он (непечатное выражение)… Говоришь ему, толкуешь русским языком, этому Пшевлоцкому, а он, болдуин (одно, другое, третье непечатное выражение)… Одним словом, хохлы, жиды и ляхи!..

— И кацапы заодно с ними!

— И кацапы! Так что же пиво?

Я обещаю, чтобы отстал. Ведь, справедливости ради, у этого Струпьева есть одно достоинство: он говорит то, что думает, как шекспировский шут, вот только ума и такта, в отличие от шута, ему явно не хватает. Поэтому опера зовут его за глаза: «Двадцать одно, перебор».

Отделавшись от почты, я отправляюсь на бульвар, и снова все идет, как обычно: снежные крошки, перекатывающиеся под слабыми порывами ветра по асфальту, точно перловые крупинки на дне кастрюли, вороний грай на верхушках деревьев, сонная барышня, заваривающая в аппарате кофе…

«А вот турки приготавливают кофе на раскаленном песке, — думаю я, прислушиваясь к грызущему кофейные зерна, урчащему и брызжущему кипятком аппарату. — Необыкновенно вкусно! Кстати, знает ли что-нибудь об интересе к моей персоне господин Струпьев? Не потому ли зазывает на пиво, хитрован?»

В кабинете у первого заместителя начальника управления по борьбе с организованной преступностью Струпьева после недавнего ремонта посвежело, но стенка со встроенными шкафами прежняя, совковая, из неумело подогнанных древесных плит на «музыкальных» петлях, с кое-где облупившимся желтым лаком и отверстиями на месте давно выломанных деревянных ручек. Зато на противоположной стене, над новехоньким письменным столом, появился жестяной, красиво отчеканенный герб с аббревиатурой управления, под гербом пришпилена бутафорская сабля в ножнах, по обе стороны от нее — остекленные, в рамках, грамоты и приветственные письма хозяину кабинета. Как говаривали в старину, лепота, да и только!

— О, какие люди! — поднимается мне навстречу смуглый как цыган, кургузый крепыш с темным, коротко стриженным чубчиком наискосок лба и скользкими, хитрыми, лисьего разреза глазами. — У Феклистова были? Он сейчас только спрашивал про вас. Говорит, ополчились за что-то на нас, а? Я отвечаю: быть такого не может! Не такой человек Евгений Николаевич, чтобы…

Не удержавшись, он вворачивает несколько непечатных слов — в подтверждение моего истинного благородства и нашей нерушимой дружбы. Прямо тебе Москва — Пекин!

— А вы не забывайте, что зарплату я получаю не в вашем управлении, а в прокуратуре, — и все сразу станет на место. Я Феклистову сотни раз говорил: из каждого дела, где трое и больше обвиняемых, не сотворишь организованную группу. Не понимает! Пример приводил такой: сколько встречается в жизни красивых женщин, но нельзя переспать с каждой.

— Но нужно стремиться к этому! — подскакивает на маленьких крепких ножках Струпьев, заглядывая мне в глаза и сально ухмыляясь.

Нужно стремиться… Поди ж ты, какой сексуальный гигант выискался!

— Вы нас должны поддерживать, Евгений Николаевич! Все мы работаем на результат. А эти козлы…

— У нас с вами результат должен быть один, а задачи разные.

— Ай, Николаевич! Помню, был в армии такой прапорщик, Козлотуров, так он, чтобы выходило быстрее, сыпал гречневую кашу в борщ и ел: все равно, говорил, в результате перемешается. Каково? — хохочет козлиным тенорком Струпьев и носится, скачет по кабинету, точно не знает, куда девать переполняющую его энергию. — Пьем сразу пиво или капнем коньяку в кофе? А? Для разгона?

— Так у вас, верно, и коньяка нет.

— Зато есть водка, отличная водка! Зачем нам (непечатное междометие) коньяк? Нам коньяк не нужен. Вы когда-нибудь видели, чтобы настоящие врачи (не коновалы с пьяными мордами, а врачи, например хирурги) пили коньяк? Спирт пьют, собаки, или глушат добрый самогон! А от коньяка у меня желчь разливается, я тогда, если много выпью, прибить могу, кто под руку подвернется. Не надо нам (снова междометие) коньяка!