Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

И я отправляюсь на работу.

— Курватюк уже два раза вас спрашивал, — просовывается в дверную щель голова Мешкова, едва я переступаю порог своего кабинета. — Злой как шершень! Говорит: как ни позвоню по внутреннему телефону, его нет на месте. Его — это вас.

— Позвонил бы по сотовому.

— По сотовому для него сложно: там какие-то кнопочки. Надо надевать очки, тыкать пальцем.

— Что еще?

— Прибегала с утра пораньше Капустина, — раздумчиво тянет Мешков, и на его кроличьей физиономии появляется загадочная ухмылка. — Что-то ей от вас было надо. Сказала — срочно, сказала — посоветоваться по делу. А по какому такому делу, не говорит. Сплошные тайны!

«Знает или не знает? — слегка оторопев, думаю я. — Нет, откуда! Это все шутовская манера разговаривать. Шут гороховый! А Светланка точно малый ребенок. У нее, как писал когда-то Стефан Цвейг, явный диагноз — нетерпение сердца ».

Захватив блокнот и ручку — так полагается ходить по начальству, дабы было куда записывать светлые мысли и мудрые указания, — я направляюсь к Курватюку.

— Где вы ходите? — нелюбезно встречает он меня, стягивает с кончика влажного пористого носа очки и швыряет на стол, изображая праведное негодование. — Ну? Как это все понимать?

— Опоздал на работу, — миролюбиво отвечаю я. — Так получилось.

Сегодня у меня нет ни сил, ни желания вступать в перепалку с этим индюком, тем более что сейчас он прав. А кроме того, после нашей с ним недавней поездки в главк я дал себе слово не испытывать к людям зла — ни к нему, ни к кому бы то ни было другому. Но как не испытывать, если разнос неминуем, а нервы у меня в последнее время шалят, заставляют выкидывать всяческие фортели?

— Пишите объяснение. Я вас премии лишу! Разболтались, понимаешь!..

— Сейчас писать или можно подумать?

Курватюк подозрительно впивается в меня взглядом, потом прядает по кабинету, словно конь: хватает с полки какие-то папки, сыплет из них на пол бумаги, кряхтя, подбирает, оббегает кресло, пьет выстывший чай из чашки и сплевывает чаинки в мусорную корзину.

— Потом напишете, — наконец соизволяет распорядиться он все тем же ворчливым, гавкающим голосом, но уже на полтона ниже. — А вот скажите, почему я узнаю обо всех новостях последним? Фертов знает, а я нет! Или вы тоже не ведаете, что ваши «кашники» вытворяют?

Ах вот в чем дело! Полчаса назад мне позвонил начальник отдела «К» службы безопасности и сообщил, что при получении взятки был задержан некто Сажин, прокурор одного из районов. По вполне понятным причинам я принял сообщение к сведению, но и только. А надо было, по меньшей мере, немедля связаться с Курватюком.

— Вы о Сажине? — невинно спрашиваю я и пожимаю плечами. — Утром мне доложили, но я был в пути и не мог с вами связаться.

— Утром? Вы должны наперед знать, что у них там затевается! Если на прокурорского работника заводится ОРД, вы обязаны…

— Если на прокурорского работника заводится ОРД, такое дело будут скрывать от нас до последнего. И это хорошо, и это правильно. По скольким делам у них срывалась реализация? Так вот, я не хочу обвинений в адрес отдела, что кто-то сливает секретную информацию. Помните историю с рапортом в интернете? Вас там не упоминали… Именно поэтому у меня с «кашниками» джентльменское соглашение: они не сообщают мне, кто под подозрением, до последней минуты. А уж когда взяли…

— Когда взяли!.. — бурчит Курватюк и, развалившись в кресле, нервно крутится на нем то влево, то вправо. — А Фертову что я скажу? Что у вас соглашение? И какая скотина этот Сажин! Не далее как весной уже была темная история, его предупреждали: смотри, мил человек!..

— Ладно, Владимир Андреевич, пойду я. У меня сегодня день тяжелый.

— Куда это? — вскидывается Курватюк, но как-то вяло, умиротворенно: его уже попустило, а нервы надо беречь — понедельник только начинается. — Хорошо, идите и готовьте спецдонесение по Сажину. Не затягивайте, чтобы проект донесения к обеду был у меня!

Проходя по коридору мимо приемной, я вижу за раскрытыми дверьми Котика, любезничающего с секретаршей по имени Вика. Если честно, мне сейчас не до них, но оба они, не сговариваясь, поворачивают ко мне головы, и я вынужден зайти и раскланяться.

— Вы на прием? — спрашивает меня Вика, еще юная, не оперившаяся, угловатая, с острыми коленками и неумело заретушированными прыщиками на лице. — Михаил Николаевич ненадолго уехал. Сказал, скоро будет. Если хотите, можете подождать.

— Не хочу! Посмотрю на вас, и «пошли они, солнцем палимы…»