Себастьян Фолкс - Парижское эхо

Распечатав билет на поезд, я решила заполнить онлайн-форму с данными моего водительского удостоверения, чтобы сэкономить время в офисе по прокату машин. Затем я подготовила одежду для поездки: льняное платье, легкую кофту и мягкую обувь для долгих прогулок. Рядом я положила две книги – чтобы скоротать время в поезде. Наконец, я приняла душ и помыла голову.

Решив, что ромашковый чай поможет мне уснуть, я налила в чашку кипятка. Мои руки по-прежнему дрожали. Мне хотелось, чтобы Тарик поскорее вернулся. Хотелось, чтобы Жасмин еще была в Париже. Может, стоит ей позвонить? В Нью-Йорке время вполне подходящее.

Но больше всего я мечтала поговорить не с ними. И не с моими родителями. Не с братом, не с профессором, не с коллегами и друзьями, которые остались в Америке. Внезапно меня озарило – так ярко, что на секунду мне показалось, будто я ослепла. Единственный человек, которого я хотела увидеть и без которого мне больше не обойтись, – Джулиан Финч.

Когда я позвонила, в трубке заиграло автоматическое сообщение: «Le numéro que vous avez demandé n’est plus attribué». Набранный вами номер больше не существует.

В двери повернулся ключ.

– Тарик, это ты? Привет! Где ты был?

– Да так. – Его лицо расплылось в ленивой улыбке. – Просто гулял.

– Ты что, курил?

– Джамаль отдал мне целый пакет, и мне нужно обязательно скурить его до поездки в аэропорт. Но ты не волнуйся. Здесь я курить не буду.

– Похоже, тебе и не надо.

Сама я пребывала в эйфорическом состоянии от одной только уверенности – уверенности в том, что Джулиан меня поймет и поддержит, сегодня и до конца обозримого будущего.

– Слушай, Тарик. Я ненадолго выйду.

– А куда?

В обычной ситуации я бы сказала ему не лезть в чужие дела. Но, признавшись себе в том, что так долго отрицала, я почувствовала невероятный всплеск энергии, отчего голова моя немного поплыла.

– Я пойду к Джулиану. Не смогла ему дозвониться, поэтому хочу сходить к нему домой.

– Правда? А зачем?

– В каком смысле?

– Он что, не написал тебе?

– О чем ты вообще говоришь?

– Ну, он вернулся в Лондон. Он попросил меня с тобой попрощаться. И еще что-то про де Мюссе.

– Он что?

– Он сказал: «Передай ей, что де Мюссе понадобилась моя помощь». Он выкинул свой французский номер.

– Когда ты с ним встречался?

– Дней пять назад. Мы выпили пива. Я собирался тебе рассказать, но мы с тобой почти не виделись, и я…

– Вы выпили пива?

– А что в этом странного?

– Но ведь Джулиан мой… Мой друг!

– Я знаю. Он попросил за тобой приглядеть.

– Он попросил что?

– Ничего. Он сказал, что пока останется у сестры. Ты ее знаешь?

– Нет. Откуда мне знать его сестру-англичанку?

– Он оставил номер телефона. На всякий случай. Домашний.

– Где он?

– По-моему, я оставил его в другой куртке.

– Ну? И чего ты ждешь?

Пока Тарик ходил в свою комнату, я пыталась осознать изменения, которые внезапно произошли в моей жизни. Когда он наконец вернулся, вид у него был взволнованный.

– И где он?

– Мне кажется, вчера я забыл ту куртку в баре.

– Твою же мать, Тарик!

– Прости меня. – Он собрался уходить, но потом остановился и добавил: – Джулиан просил передать, что любит тебя.

Два дня спустя Тарик улетел в Марокко, а на следующий день я отправилась в Нацвейлер. Чтобы наверняка попасть в концлагерь в рабочие часы, мне пришлось уехать из Парижа ранним утром.

«Бастилия», «Площадь Республики»… В метро одно известное название сменялось другим. Вскоре объявили остановку «Жак Бонсержан». Про это место можно знать две вещи: одни скажут, что так звали юного борца Сопротивления, казненного немцами во время войны. Для других этот район – новый центр клубной жизни Парижа. Несколько месяцев назад я бы с восхищением отнеслась к первым и с глубоким презрением – ко вторым. Но теперь я во всем сомневалась. Дома я проверила имена кукол, Мариус и Козетта, и обнаружила, что так звали героев романа «Отверженные» – произведения, которым я никогда не интересовалась в силу легкой брезгливости по отношению к мюзиклам. Так что вот: самая известная книга девятнадцатого века, а я ее не читала. Более того, если бы не Джулиан, я бы никогда не узнала, что рю де ля Гут д’Ор – место действия другого романа девятнадцатого века, почти такого же известного, как и роман Гюго. Я ведь даже не посмотрела, кто такой Жорж Брассенс – художник или певец. «Что ж, нельзя знать все», – подумала я, когда поезд остановился на Восточном вокзале. И если уж на то пошло, просвещение и тьма – несуществующие полярности. На самом деле есть лишь разные степени невежества.