Тони Моррисон - Любовь [litres]

– Это было бы чудесно, – заметила Кристин. – Я и забыла, как тут бывает жарко.

– Сначала мы установим кондиционеры в отеле, – продолжал Коузи. – А потом и в доме.

Хид, желая продемонстрировать свой авторитет хозяйки, вставила:

– Вентиляр в спальне дует хорошо, но в этой комнате мне чувствуется, что он работает плохо.

– Ты хочешь сказать «мне кажется»?

– Это я и сказала!

– Ты сказала «мне чувствуется». «Чувствуется» – возвратная форма глагола, которую употребляют в безличных предложениях! Нельзя сказать «мне чувствуется». Во фразе, которую ты произнесла, уместно сказать «мне кажется»…

– Ты сидишь за моим столом и учишь меня, как надо говорить!

– За твоим столом? – выпалила Кристин.

– Замолчите, вы обе! Пожалуйста, замолчите!

– Ты на чьей стороне?

– Ты меня слышала, Хид?

– Ты на ее стороне! – Хид вскочила.

– Сядь сейчас же! Ты слышала, что я сказал?

В гробовой тишине Хид села. Она не видела вокруг ничего, кроме ставших вдруг огромными рук и лепестков гардений. Тут вошла Л., неся ведерко с шампанским. В ее присутствии Хид окончательно успокоилась и протянула бокал, чтобы его наполнили.

– Не этот, другой! – бросил Коузи. – Это фужер для воды.

Мэй даже не пыталась скрыть насмешки, обменявшись с дочерью взглядом. Заметив ее кривую усмешку и взгляд, Хид вскипела: она вскочила со стула и, швырнув в мужа «не этот» фужер, метнулась к двери. Папа встал и схватил ее за руку. А потом подчеркнуто галантно положил ее животом себе на колени и отшлепал по заду. Не сильно. Не злобно. Невозмутимо, как бы нехотя – так наказывают расшалившегося ребенка. Когда он закончил экзекуцию, ей было ужасно неловко выйти из комнаты и подняться по лестнице к себе. Ужасно неловко, но она смогла. Беседа, возобновившаяся после того как Хид, спотыкаясь, взбежала по ступенькам, потекла размеренно и спокойно, словно неприятный запах, отвлекавший всех от трапезы, наконец-то выветрился.

Джуниор выключила фен.

– А что у вас за семья? Вы о них ничего не рассказываете.

Хид издала звук, точно поперхнулась, и махнула скрюченной ладошкой.

Джуниор рассмеялась.

– Я вас понимаю. Я бы скорее выпила стакан со щелочным раствором, чем согласилась жить со своими. Меня заставляли спать на голом полу!

– Забавно! Первые несколько недель после свадьбы я нигде не могла спать – только на полу. Я к этому привыкла.

Хид взглянула на отражение лица Джуниор в зеркале и подумала: так вот оно что, вот почему я ее наняла. Мы похожи: обе всюду чужие! Как паршивые овцы в стаде. Замужество стало для меня способом уйти от родных, чтобы научиться спать в настоящей кровати, чтобы по утрам кто-то меня спрашивал, что я желаю на завтрак, а потом шел бы на кухню готовить для меня еду. Жить в огромном отеле, где твою одежду гладят, складывают, вешают на плечики, а не на гвоздь. Где я смотрю, как богатые леди из города танцуют по вечерам, или прячусь за сценой и наблюдаю, как музыканты настраивают инструменты, певцы одеваются и перед выходом на сцену допивают стакан, а потом исполняют «В темноте ночи…». Сразу после свадьбы ее родичи налетели как комары и начали сосать из нее кровь. При всех испытываемых ею унижениях, именно они, Коузи, были (стали) ее настоящей семьей. И пускай ей пришлось сражаться за свою принадлежность к семье, это стало возможным благодаря Папе. Пока он был рядом, ее оставляли в покое. А он постоянно давал всем понять, что к ней надо относиться с уважением. Как тогда, когда они вернулись из их трехдневного «медового месяца». Хид переполняли впечатления, о которых ей не терпелось рассказать Кристин. Но представ перед всеми в лаковых лодочках, спадавших при ходьбе, она была встречена презрительной ухмылкой Мэй и раздраженным фырканьем Кристин. Все начала, как всегда, Мэй, громко обсмеяв наряд Хид, да и Кристин тоже скривилась – вот уж чего Хид от нее никак не ожидала.

– Во что это ты такое вырядилась, бог ты мой! – воскликнула Мэй, картинно хватаясь за голову. – Ты выглядишь как…

– Стоп! Стоп! – вмешался Папа. – Я этого не потерплю. Перестаньте сейчас же обе. Вам ясно?

Дрожа, Хид жалобно посмотрела на Кристин, ища у нее поддержки. Но не нашла. Взгляд ее подруги был холодный, точно это Хид ее предала, а не наоборот. Тут появилась Л. с ножницами в руке и отрезала ценник, свисавший с рукава Хид. И что их так рассмешило, недоумевала она. Туфли? Черные чулки в сеточку? Миленький фиолетовый костюм? Папу ее покупки привели в полный восторг. Они пришли в большой универмаг, где не было табличек «Не для цветных» и где ее согласились обслуживать, где можно было сходить в туалет, и примерять шляпки (перед примеркой внутрь засовывали одноразовую салфеточку), и раздеваться в специальной комнатке позади торгового зала. Хид выбрала такие же вещи, которые она видела на шикарных модницах в отеле, и была уверена, что и широкая улыбка продавщицы, и веселый смех посетителей магазина служили знаком одобрения ее выбора. «Вы не девушка, а мечта!», заметил кто-то и прыснул. И когда она вышла из примерочной в кремово-бежевом платье с красными шелковыми розами на плече и глубоким декольте, скроенным для грудей, которые у нее появятся когда-нибудь в будущем, Папа довольно улыбнулся, кивнул и сказал: «Мы берем! Все берем!»