Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Время тянулось мучительно медленно. Каждый час этой «жизни» казался пыткой. В таких условиях планы на два-три дня вперед являлись долгосрочной перспективой и мною не рассматривались, потому что борьба шла за каждый час настоящего дня. Завтра от тебя не зависело. Завтра могло произойти что-то страшное, к чему нельзя быть готовым. Его, это «страшное», можно только ожидать. Я балансировал на грани безумия, отчаяния и иррациональной надежды. Я не знал, откуда у меня берутся силы, я сопротивлялся по инерции, инстинктивно, зная, что просто надо сопротивляться злу. Каждый вечер я отворачивался к стенке и шептал тихо про себя: «Все будет хорошо. Надо держаться, Миша. Ты выдержишь!»

Больше всего я боялся переступить черту, за которой, мне казалось, закончится мое «я». И останется только оболочка сломленного, предавшего, униженного, растоптанного человечишки. Боязнь этого положения в совокупности с внутренним убеждением собственной правоты перевешивало физическую боль и мучения, которые мне любезно доставляли следственные органы. Плюс напряжение воли, чудовищные физические усилия — и я держался! Но черта эта маячила перед носом каждый день. «Не дай вам бог понять однажды, что вот он, предел ваших сил; и кто знает, чем вы станете там, за чертой».

Мне приходили передачи. Друзья и брат занимались этим. Это придавало мне сил, потому что за передачами стоят живые люди, их действия, желание помочь. Этот полный мешок с продуктами — не просто жрачка. Это акт помощи, рука друга, брата, знак того, что о тебе помнят, думают, переживают за тебя. Это подбадривало меня.

Из аптеки мне прислали витамины и успокоительное средство «Ново-Пассит». Перед каждым этапом в УБОП я глотал украдкой от козлов по три-четыре таблетки «Ново-Пассита», чтобы сбить нервозность и тревогу. Это помогало немного, замедляло реакцию, делало меня отстраненным, безучастным, апатичным.

Каждое утро со страхом в сердце ожидаешь, что стукнут в дверь, назовут твою фамилию и скажут: «На местный этап, собирайся!»

И всё! Адреналиновая волна обжигает грудную клетку, сердце включает форсаж, бьет по вискам пульс, потеют ладони. Но ты стараешься не показывать виду (эти суки фиксируют каждый твой жест, взгляд, заминку, чтобы потом сообщить твою реакцию, выискивая слабые места). Просто вздыхаешь, говоришь про себя: «Блядь» — и собираешься. Стараешься незаметно распихать лезвия по вещам: мойка в туфлях, мойка в одежде, а бывало, что еще одна под щекой у верхней челюсти, прилипшая к десне, часто подтачивала ее в кровушку. Когда говорят, что прячут лезвие под язык, — чушь. Откроешь рот, и вот она на виду. А под верхней щекой ее не видно. Но только минимум мимических движений — режется.

Нервы на пределе. Я судорожно искал варианты и выходы избежать, нет — минимизировать этот сумасшедший прессинг. Когда называли на «местный этап», я с сосредоточенностью самурая настраивался на то, что сегодня я останусь на поле боя. И лучше — пусть! И скорее бы. Так уже все надоело, что хотелось быстрее все закончить. Но меня называют, увозят, мурыжат, а я всё терплю, терплю, терплю. И та планка выносливости, достигнув которой ломаешься, — она с каждым разом становилась выше. Если вчерашняя точка болевого порога казалась мне предельной, то, достигнув ее сегодня, я не ломался и не сдавался, а продолжал терпеть. И сегодня она уже не казалась окончательной.

Так расширялся мой предел прочности. Мне стали понятны границы моего предела. Я чувствовал его. Но каждый раз, когда уже не было сил терпеть, этот порог оказывался чуточку дальше, выше, чем я ожидал. Вот только страх физической боли становился сильнее, потому что она не прекращалась. Но все-таки я познал крайние, запредельные возможности собственного организма, его способность сопротивляться. Кто-то лезет на Эверест, бежит кросс, ныряет на сумасшедшую глубину без акваланга, кто-то пытается сдать норматив на краповый берет, кто-то изнуряет себя пятиборьем, ложится заживо в могилу, а кто-то играет в русскую рулетку или ходит по тонкому льду наркотического угара. Каждый, быть может бессознательно, пытается нащупать свой предел, свой край, свой отчаянный вопль «больше не могу!» или «страшно!». И находит его.

Мне же, чтобы познать пределы своей прочности, понадобилось всего лишь побыть в статусе «подозреваемого» в рамках одного уголовного дела. What a useful experience! Действительно неоценимый опыт!

В таком адском вихре, погибая каждый день, я продолжал крутиться, крутиться, крутиться. Уже несколько недель со остервенением и какой-то патологической тщательностью терзало меня (нас) следствие и тюрьма!