Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Как-то раз я пришел с прогулки и увидел, что упаковка сосисок, которая лежала под шконкой, валяется пустая возле двери. Недоумение! Милиция брать не будет — смешно. Дневальный? Это запуганное существо воровать побоится.

Крысы, сообразил я. Пока я гулял, они пробрались в камеру, прогрызли дыру в упаковке и повытаскивали все десять сосисок. Одно слово — крысы!

В другой раз одна из них залезла ко мне прямо в сумку с вещами. Когда я зашел в камеру, она не успела вылезти. Я позвал дневального тут же. Он схватил мою сумку и вытряхнул крысу на кафель прямо перед собакой. И пес ее задавил.

Днями позже, когда выдавали матрасы по карцерам, эта тварь кому-то прогрызла матрас и залезла внутрь, прямо в теплоту мягкой ваты. Этот бедолага закатил истерику и чуть не вынес робот от испуга, когда обнаружил шевелящийся матрас. От поднятого шума прибежала смена, открыла дверь, и страдалец выкинул матрас на продол, сказав, что будет спать без него.

Крысы. Они всех достали. И тогда их начали травить, рассыпая крысиный зернистый яд повсюду. Они выползли умирать наружу из своей зловонной канализации. Маленькие, большие, огромные, полуживые, полудохлые, с облезлыми хвостами, попискивая, они погибали по десять — двенадцать штук за сутки только на моем продоле. Щелкали капканы, лязгали металлом ловушки, пускались в ход коты и кошки. Процесс уничтожения тварей шел полным ходом, но их не становилось меньше. Они быстро освоились, перестали есть отраву, мобилизовались и стали осторожней. Не подходили больше к ловушкам и капканам, от которых пахло смертью. Они затаились, выжидая. А чуть позже с той же силой и настойчивостью вылезали из своих смердящих черных дыр. Грызли матрасы, подушки, простыни, гадили на них. Вылезали внезапно из параши, пугали, вызывали отвращение, пронзительным писком мешали спать, бесцеремонно пялились на тебя и, в общем, олицетворяли внутреннее здоровье тюрьмы…

Я наблюдал за ними и завидовал их сверхвыживаемости. Они, эти твари, живут в самом аду, в самых невыносимых условиях, но ведь живут и множатся. В темноте, в сырости, в грязи. И никого из них не посещает мысль, что жизнь их полна страданий, никто из них даже не думает о суициде. Напротив, чем жестче окружающая среда, тем сильнее их сопротивляемость. Колоссальная жизнестойкость и выживаемость! Никаких депрессий, эмоций и переживаний. Одни голые инстинкты. Инстинкт жизни.

Так незаметно подкрался ноябрь 2007 года. Меня уведомили о дате рассмотрения кассационной жалобы, которая будет проходить по телемосту. Сердце забилось быстрее. «Час истины близится», — прозвучал в уме голос. Время до дня икс стало тянуться мучительно долго и сопровождалось нешуточным волнением и не менее волнительными размышлениями. Я чувствовал себя в шкуре приговоренного, которого уведомили о дате расстрела. Ощущения те же, поверьте. Только исход другой.

Я всё к этому времени для себя решил и расставил все точки над i. Приму любой исход. Стрельнет жалоба — хорошо! Нет — ну и черт с ним! Поеду куда повезут. Посмотрю, что будет. А там по ситуации. Как бы то ни было, надо тянуться к жизни, а не в обратном направлении. И я выбрал путь с наибольшим сопротивлением.

И вот настал судьбоносный день. За мной пришли два тюремных клерка. Вечером, часов в семь. Я взял тетрадь и ручку. Защелкнули наручники. Обыскали. Повели длинными коридорами. Я-то давно уже по ним не ходил, месяцев девять, наверное, не был в другом конце СИЗО. Тюрьма менялась, приобретая цивилизованный вид. Шел ремонт. Клеилась плитка, менялись окна. Осваивался бюджет.

Довели до места. Закрыли одного в одиночный стакан. Послышались родные голоса. Одного за другим приводили моих товарищей. Поднялась суета. Потом всех завели в малюсенькую комнату с большим телеэкраном и лавочками. Я зашел последним, обнялся со всеми. Все были рады друг другу. Встреча приподняла нам настроение. В наших глазах стоял лихорадочный блеск. Присутствовал легкий мандраж, волнение перед решением судьбы, нервозность. Все перемешалось в этой комнате: и радость встречи, и решение судьбы, и вынужденная покорность перед обстоятельствами.

Я лично был так рад снова всех увидеть после долгого одиночества, что сам повод, ради которого нас всех собрали, отошел на второй план.

Включился телемост. Заработали спутники, пошел сигнал. Появилась картинка из зала суда. На ней показались наши адвокаты. Включился звук, и нам дали пару минут переброситься репликами. Потом зашел секретарь, объявил, что суд идет. Суд зашел в лице трех теней в черных мантиях. Суровые, надменные, вечные вершители судеб.