Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Зачем? Не знаю! Такие поступки лежат вне разумных объяснений. Если всё в жизни подчинять логике здравого смысла, если лишить ее частички безумия и малого абсурда, то жить станет смертельно скучно!

Нужно ли говорить о том, что телефонные разговоры стали для меня всем смыслом тех дней. Рыба, с его неограниченными в тюрьме возможностями, стал для меня центральной фигурой, основным, хоть и весьма ненадежным фактором, определяющим мое благополучие и настроение. От него зависело многое, почти все. Весь узкий спектр моих желаний и потребностей сводился к диапазону его возможностей, если не будет глупостью так сказать. Ему нужны были мои деньги, хорошие сигареты, продукты, хороший алкоголь. Мне — его возможность приносить все это, затягивать со свободы запреты. Между нами установилась взаимовыгодная связь, к тому же Мишу к этому моменту перевели в другой корпус, а именно за счет него Рыба и жил. В моем лице он увидел неплохую замену. Важно отметить, что при этом Рыба искусно давал понять, что проявление «заботы» обо мне проистекает не из меркантильных побуждений, а из искреннего чисто человеческого сострадания к моему положению и желания помочь «хорошему человеку», то есть мне.

Я смотрел на эту смешную, хитрую пучеглазую морду, на этот апофеоз лицемерия, кивал, благодарил и делал вид, что верю ему. Лицемерие для Рыбы, для этого выродка гулаговской системы, — вещь обыденная. Я бы даже сказал, это необходимый элемент, свойство мимикрии как средство выживания. Лицемерие въедается глубоко и навсегда, становится привычкой, которую они (львиная часть осужденных), не задумываясь, выносят с собой на свободу, заражая им окружающее пространство и людей. Но сейчас я сказал бы: все справедливо, мне нужны были продукты в карцере, чтобы физически продержаться такое длительное время, потому что на баланде долго не протянешь. Мне ужасно нужен был (больше, чем продукты) тот маленький светящийся атрибутик «счастья», который поддерживал во мне желание жить и бороться с грубостью каждого дня, из которого я слышал важные для меня голоса. Мне нужны были эти блага! Просто необходимы, чтобы продержаться! Это был вопрос физического и эмоционального выживания.

Ну а Рыбе нужно было удовлетворять свои потребности, что я охотно осуществлял. Все справедливо и закономерно. Он — мне. Я — ему. И в такой ситуации все нравственно-моральные критерии и претензии к поступкам человека, к его мотивации сводятся к минимуму. Они просто опускаются.

Я знал, что он меня обманывает, каждый раз. А он знал, что я знаю, что он меня обманывает. А также он знал, что может себе это позволить, потому что он провозгласил себя поставщиком кислорода, без которого я могу задохнуться.

Он обманывал, но делал это корректно, прилагая весь свой опыт и усилия, чтобы это выглядело цивилизованно и незаметно. Чтобы не оскорбить человека. Но я позвоночником чувствовал малейший подвох, мелкую подлость. Он, сытый, улыбался мне. А я, голодный, загнанный в угол зверь, улыбался ему. Такая вот игра в психологию отношений. Все нормально. Это допустимо. Это в рамках логики и тюремной этики.

Сказать правду, я был в таком положении, что был рад ему каждый раз, когда он появлялся у моего «робота», пялясь своим глазом через «пику» (глазок). И даже в душе был ему благодарен, а в некоторых случаях — искренне! Когда он впервые принес мне маленькую бутылочку разбавленной водки (естественно, за мои «лавэ»), то все сомнения в искренности его поступков тут же улетучились. А уж после того, как этот разбавленный денатурат был мною незамедлительно проглочен, после того, как выпитое произвело во мне взрыв эндорфиновой эйфории, для меня Рыба стал the best person of the whole world!

Он спрашивал, что мне приготовить и что принести завтра, проявляя всяческую заботу, но и не забывая время от времени о чем-нибудь просить. Мне было не жалко. У меня «ПЖ» на рогах. Я готов был платить самую высокую, непропорциональную цену за последнюю возможность прожить, протянуть «по-человечески».

Но больше всего мне нравилось, когда он говорил о том, что все у меня (у вас) будет нормально и что наш приговор отменят в Москве. И при этом придавал своему лицу такой убедительный, значительный вид, что создавалось впечатление его причастности к тайне, в которую посвящен узкий круг знающих людей. Я понимал, что это глупо, понимал, что это пустые слова-ловушки, разводка, попытка задобрить меня, максимально расположить к себе, но охотно обманывался и даже на несколько секунд сознательно верил его словам.