Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Я всё думал: откуда взяться крови на полу? И пришел к выводу, что это лопнул кровеносный сосуд в носу или, скорее всего, он ударился головой, когда упал на пол. Но теперь какая уже разница!

Вечер наступил быстро. Султан пару раз брался заводить разговор на эту тему, но мне все казалось нелепым и неуместным. Я не поддержал его затеи. Он понял это и отстал.

В десять вечера пришли, опустили шконки и отдали матрасы. И, как назло, в этот вечер крысы прогрызли в моей новой простыне большую дыру и смачно ее обгадили. Я матерился и ругался вслух самыми скверными словами! Стирался в раковине. Потом лег. Не спалось. Двенадцать. Час. Два. Не спится! В голову лезут дурные мысли и мертвый Тигра вокруг них. Или наоборот. Мне казалось, что его фантом все еще висит где-то в углу, в петле, что он способен проявиться в виде еле уловимой для глаза угасающей ауры. Бросить тень, подать звук, шорох (привет Голливуду).

На улице жутко загудел ветер и протяжно, невыносимо одиноко завыла собака на периметре, как будто что-то чувствовала. Какой тут сон?!.

Тогда я взял ручку и тетрадь и изрыгнул из себя вот эти строчки:

Не вернуть, если сделать дурной шаг — шаг, обрывающий жизнь. А пока есть возможность сопротивляться, то ничего не придется вворачивать. Надо просто бороться. В сопротивлении, в страдании есть смысл. Это часть нашей жизни, страдание — осмысленно. Если бороться, то из сливок в кувшине получится сметана, из сметаны — масло. А там, глядишь, и вылезешь из кувшина.

Стихотворение получилось не очень по форме, но по содержанию очень даже соответствовало тому моменту и инфернальному сквозняку, пробегающему по ногам. К тому же мне как бездарному «поэту» оно понравилось. И я его оставил. Это было мое первое стихотворение.

В результате где-то глубокой ночью я уснул.

После этого дни завертелись еще быстрее. Я стал чувствовать себя намного лучше в камере с окном, нормальным светом и свежим воздухом. Карцер мне продлевали беспрерывно. За одной «пятнашкой» следовала другая. Я давно перестал обращать на это внимание, а карцерная аскеза стала для меня данностью, которая принималась безропотно. Еще на следствии и во время суда меня выматывали длительным содержанием в ШИЗО. Регулярные поездки по бетонным, холодным, голодным пробкам. Я научился этому сопротивляться. А здесь к тому же меня «грел» Рыба, приносил мне сладкое, сигареты и продукты, которые передавал мне Мишка. Позже я стал делать на него передачи, перечислять деньги на его счет. И за счет этого я не голодал. Питался плотно хорошими продуктами со свободы, но один раз в сутки. У меня бывали свежие фрукты, салаты, плов, сыр, пельмени. Те, кто бывал в тюрьмах и следственных изоляторах и сталкивался с карцерами, знает, какая это невозможная, просто непозволительная роскошь! Рыба прокрадывался ко мне почти каждый вечер, открывал своей отмычкой мою кормушку и, шурша пакетами, передавал мне еду, которую я должен был уничтожить в один присест. Еще недавно такие манипуляции казались для меня невозможными в силу моего статуса, а сейчас, пресытившись, я уже проявлял недовольство, когда Рыба запаздывал или что-то забывал мне положить. По сути, я покупал его услуги. Он отрабатывал мои деньги, к тому же он кормился с моих передач. Я знал, что такая трусливая личность, как Рыба, и пальцем бы не пошевелил без молчаливого одобрения опера, который ему покровительствовал. Поэтому приходилось отстегивать еще и операм за то, что они прикрывали глаза на Рыбину деятельность. Он приходил и говорил: «Миха, надо два стеклопакета, надо пару телефонов, надо бросить „десятку “на счет. Меня жмут опера» — и приставлял два пальца к горлу, мол, вилы.

И Миха все это предоставлял. Как ни крути, я оставался в выигрыше. А дальше — больше. Я сказал Рыбе, чтобы он принес мне трубу. По его лицу мгновенно скользнул анализ поступившей просьбы и вычисление из этого материальной выгоды. Он секунду подумал, глубоко кивнул и шепнул: «Без проблем, но только на пару часов». Да хоть на час, поспешил я обрадоваться про себя, ликуя.

На следующий день в руках я уже держал поцарапанный Sony Ericsson и, мечась по камере, «ловил антенну». Без труда поймав сеть, я позвонил первому — брату, отдал необходимые распоряжения относительно посылок, денег и прочих моментов. Коротко рассказал о своих делах. Обменявшись словами и фразами, которые в тот момент были наиболее уместны, сказал, что буду теперь звонить регулярно.