Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

— Тигра, а тебя кто-то ждет? — спросил я, поддерживая градус своей иронии.

— Ага, ждет! Она, корова бестолковая, на НДК (Новодевичий корпус) сейчас сидит и ждет этапа, дур-р-ра, блядь! Меня из-за нее и упаковали.

— Вот так вот, Алексей, связываться с женщинами, ты разве не знал? Это на всю жизнь, это навсегда! — сардонически поддакивал я.

— Да не говори, эти мокрощелки тупые. «Лёша, извини, у меня не было выбора! Меня заставили! Я тебя люблю, Лёша! Я тебя не брошу!» — на суде мне сопли жевала, корова! А сейчас у Лёши «ПЖ» на рогах, а она «трешкой» отделалась и не чешется даже!

— Да, Лёха, бывает, — посочувствовал я.

— Да хули «бывает», Миха, я просто в шоке! Это же надо было так в жир ногами попасть!

Тут в разговор вклинился наш многоуважаемый горец из солнечного Дагестана и двинул шепеляво потешную телегу, над которой мы смачно посмеялись.

Потом темы иссякли, мы пожелали друг другу спокойной ночи и ушли каждый со своими мыслями спать.

Так закончился этот день. Вроде бы неприметный, без всяких выпуклостей в виде неприятных происшествий и нервотрепок. Все было тихо (не считая пиздюлей Султану) и безмятежно, как скучная, мохнатая паутина, едва колышущаяся на моем потолке. Но, как и во всякий тихий, скучный день, тихо вершатся неспокойные, мучительные дела.

Ночью Тигра повесился…

Утром, как обычно, у нас с Султаном забрали матрасы. Через пятнадцать минут загремела бачками баланда. Мою кормушку открыли первой. Выдали непотребную, плохо сваренную массу злаков в алюминии. Двинулись дальше, к камере Тигры. Открыли кормушку. Никто не подошел.

— Там нету света, — сказал неожиданно баландёр.

— Э, Нежданов, баланду брать будешь? — крикнула дежурная и постучала ключами по двери.

Тишина.

— Э, Нежданов, вставай давай! — повысила она голос и стукнула ключами сильнее. — Ты где там, эй!

— Там не видно ничего, — тихим, напуганным голосом произнес баландёр.

На мгновение все стихло.

Чуть позже сказал — он вроде на полу лежит, вон, темное в углу.

Я насторожился. Застыл. Сердце замедлилось, стало пульсом отдаваться в ушах. Вся сенсорика обострилась. Я весь обратился в слух, превратившись в натянутую струну. Аппетит пропал.

— Нежданов, вставай!!! — заорала дежурная, как будто хотела заглушить криком свой страх. Но я всё уже понял. Понял сразу, как только он не подошел к кормушке. Они его уже не разбудят. Сон арестанта — чуткий, потому что подсознательно ты всегда ждешь опасности в тюрьме даже ночью. Не проснуться от такого шума может только мертвый человек. Он и не просыпался.

Дежурная наконец-то поняла, что здесь что-то не так, и поднялась наверх к внутреннему телефону поднимать тревогу. К этому моменту баландёр откормил наш отсек и ушел в другой.

Воцарилась немая, отупляющая, неприятная тишина. Я с первых секунд всё понял и знал, что за стенкой уже нет живого человека и никто не дышит. Лежит или висит в неестественной, безобразной, омертвевшей позе, с гримасой смерти на лице, с перекошенным от судороги страшным лицом, с застывшим, мутным, никуда не смотрящим, потухшим взглядом. Мое воображение дорисовывало картину на основе услышанной информации.

Да, это уже точно! Ошибки быть не может. И я уже впал в траурную немоту от случившегося, как пространство разрезал хриплый голос Султана: «Лёха, Тигра!» — и стук в стену.

— Султан, нету Тигры больше, чё ты, не понял, что ли?! — как бы с претензией на его глупость крикнул я. — Повесился Тигра.

Не знаю почему, но я это знал точно.

Настала тишина. Я через стены чувствовал и «видел» оторопь на лице Султана.

— Вот так вот! — подытожил я.

— Как же так? — не верил Султан.

— Вот так!

Ему было невдомек, а я чувствовал себя посвященным в наши с Тигрой мысли, ходы, закоулки пожизненного мира. Султан был здесь чужим, из другой параллели, из другой плоскости бытия, идущей совсем рядом, но не соприкасающейся с нашей. Я понимал это. Он — нет. Мне не хотелось тратить слова на Султана и его недоумение. Я сел спиной к батарее и с неприятной тревогой внутри стал ожидать дальнейшего развития событий.

А потом — началось!

Сначала пришел ДПНС (дежурный помощник начальника СИЗО) с врачом, но, увидев, что в камере нет света, а на полу лежит какой-то темный предмет, похожий на человеческую фигуру, побоялся заходить и открывать дверь. Стали искать фонарик. Нашли. Посветили. Точно — он. Мертвый, ага. На полу. Открыли дверь камеры, зашли. Сразу поменяли лампочку. Посмотрели, наверное, потрогали его ногой, потыкали. Мертвый. Вышли. Посмеялись. Съязвили с натянутым юмором о его выходке. Так люди среди людей прикрывают в присутствии чужого трупа свой позорный страх перед смертью, перед фатальным и неизбежным собственным концом. Закрываются, прячутся от этого за фальшивым смехом и натянутыми шутками.