Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Потом позвонил маме. Для нее звонок был волнительной неожиданностью. Она безумно обрадовалась моему голосу, переживая, вздыхая, спотыкаясь о многочисленные вопросы, волнуясь за меня своим бесконечно добрым материнским сердцем. Сколько боли я причинил ему…

Мы немного поговорили, я постарался ее успокоить, уверяя, что у меня все хорошо. И при этом я чувствовал угрызения совести за эту вынужденную «белую» ложь. У меня было все далеко не хорошо. Но я чувствовал себя обязанным говорить только в положительном ключе, чтобы хоть как-то успокоить маму. Да и вообще весь дом.

Потом поговорил с сестренкой. Маша — мой прожектор света в тюремной мгле! Мой помощник, секретарь и самое ответственное исполнительное лицо в нашей семье. Сочетание ее быстрого, подвижного ума с красивым лицом и добрым сердцем делает ее недостижимым предметом моей гордости! Она — моя отдушина и родная кровинушка до последней ниточки. Это некогда маленькая девчушка, на которую я мало обращал своего взрослого внимания, которая успела за годы моего плена получить два высших образования, выйти замуж за хорошего и надежного человека, родить двоих замечательных детей, устроиться на работу и обзавестись собственным домом, который она держит в чистоте и мире. Она та, кто повзрослел в мое отсутствие. Она та, кого я люблю больше всех, чьих детей я принимаю как своих собственных. Она та, за кого бы я, не раздумывая, положил свою голову на плаху, если бы этого потребовала ситуация.

Я бы мог посвятить ей целую главу, но не сейчас, дабы не прерывать линию повествования.

Эффект от моего звонка был такой, как если бы я позвонил с того света. В сущности, так оно и было. Я звонил с другой параллели, откуда не звонят и не возвращаются.

Обзвонив всех, я задумался еще об одном звонке. По правде сказать, я только о нем и думал…

Я порывался набрать Ее номер несколько раз. Палец автоматически скользил по заученной траектории кнопок на телефоне. Но как только шло соединение, я давал отбой. Что я Ей скажу? Зачем я Ей звоню? Нужно ли мне это? Нам? Нас уже нет!

Из нас двоих я больше нуждался в ее голосе, чем Она в моем. Мне страшно не хотелось терять связь с тем миром, в котором была Она…

Услышать еще раз Ее голос или то, как Она молчит. Как шмыгает носом в момент, когда плачет. Услышать ее немногословие, ее удивление, почувствовать ее оторопь… тяжелые вздохи в трубке, которые тянутся сквозь тысячи километров. Я понимал четко, что звонить нельзя, не надо! Что так будет лучше и правильней. Что все давно закончилось и ей надо дать забыть меня. Все бесполезно, безнадежно и поддаваться импульсу слабости — глупо!

Я всё понимал. Звонить нельзя, да.

Но я позвонил.

Она была сильнее. Моя тяга к ней была сильнее.

Я волновался, когда пошел первый гудок. В голове пронеслась быстрая, предательская мысль, что еще не поздно, можно отключиться, нажми кнопку — давай! — и будет лишь неотвеченный звонок, за которым скрывался ты. Она об этом не узнает. Только нажми кнопку.

Потянулся второй гудок… Третий…

Еще миг — Она возьмет трубку, будет поздно. Ну!

— Алло… аллоу!..

— Привет, — сказал я негромко, тихо и сдержанно, при этом смотрел на серую, скучную высокую стену в окошке, укутанную в клубы колючей проволоки.

Она молчала секунд десять — я не прервал тишины, — потом произнесла:

— Это ты?

— Да…

Потом последовал Ее длинный вздох, а за ним потянулась вечность длиною в минуту. Мы могли молчать так долго. Шли секунды, минуты, тысячелетия, где-то случались авиакатастрофы, теракты, сходили лавины с гор, гибли люди — неважно. Мы могли молчать, не заботясь ни о чем другом, просто слушали еле уловимый шум тихо разлетавшихся молекул в трубке телефона.

— Я знала, что ты позвонишь. Я чувствовала это.

— Откуда ты знала?

— Не знаю, я просто чувствовала — и всё. Ты всегда звонишь, когда я жду. И сейчас я знала точно, что ты не исчезнешь, не позвонив.

— Ты даже не представляешь, какая это дикая случайность и везение, что я звоню.

— Неважно. Ты же позвонил.

Так снова все завертелось. Ненадолго, но завертелось. Я допивал оставшееся нам время, зная, что скоро все оборвется навсегда.

Рыба приносил телефон уже не на час, не на два, а на всю ночь. А утром, по матрасам, трубу забирали — кто-то из его шнырей. Два, три раза в неделю, вечером, я нащупывал Ее, мою, казалось, девочку — в пространстве сотовой связи. Разряжая батарейку, до ломоты в ухе, до умоисступления и абсурда, до Ее слез и первых тирад, истерик. До всхлипов, вздохов, претензий и глупых упреков, до тихой радости невидимых улыбок, до шепота, вскриков, до глубокой ночи — мы тянули заведомо обреченную, уже отжившую по сути, бессмысленную, но такую дорогую и нужную ниточку отношений!