Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Что я могу сказать? Насколько я могу судить по себе — это полная ерунда. Я нахожусь в камерной системе уже около пятнадцати лет и что-то не замечаю в себе злополучной психической «необратимости».

Я адекватно воспринимаю реальность и не чувствую никаких ментальных и психических искажений. Я контролирую отрицательные эмоции и мысли. Я склонен к рефлексии, анализу текущей ситуации. Мне не чужды эмпатия, эмоциональная отзывчивость, юмор, сострадание, правила этики и морально-нравственные устои общества. Я не курю и не употребляю при общении ненормативной лексики, слежу за внешним видом, здоровьем и гигиеной, насколько это возможно в моих условиях. Стараюсь развиваться умственно, физически, духовно. Увлекаюсь йогой и философией, читаю книги на английском (медленно) и русские (килограммами), играю в шахматы, пишу стихи, интересуюсь событиями, происходящими в мире. Работаю по делу, держу связь с родными и близкими. Я на равных обсуждаю актуальные темы наших дней со своим адвокатом, защитником, родственниками (за исключением технологических новинок и виртуальной жизни в Сети). Я не потерял способность шутить, смеяться над собой и другими. Несмотря ни на что, я люблю свою страну, ее культуру, книги, музыку, чту ее историю и радуюсь вместе со всеми, когда наши хоккеисты рвут задницу кому-нибудь в финале Олимпиады или чемпионата мира. У меня так же, как у всех, бегут мурашки по спине, когда я слышу гимн России в честь побед наших спортсменов. Я отождествляю себя со своей страной. Я ее часть. Я такой же, как и все, просто сейчас я в клетке, коротко стриженный, и на мне полосатая роба. Поэтому я искренне не понимаю, в чем же проявились (или должны были проявиться) эти «необратимые процессы в психике»?! Где та черта, за которой кончается норма и начинается патология? Кто определяет её?!

Я не знаю, стоит ли доверять мнению отдельного психолога. Мне кажется, что в каждом из нас сидит свой условный «зомби». Но я убежден, что в определенных обстоятельствах человек сам решает — сойдет он с ума или нет, выживет либо сдохнет. Тому примеры ГУЛАГ, Освенцим, Биркенау, войны, блокада Ленинграда и т. д. Если я решил, что я не только не сойду с ума в этом резервуаре тлеющих душ, а, напротив, выверну ситуацию себе на пользу, — то, значит, так и будет. Значит, я сделаю все, чтобы сохранить подвижность своего ума, здоровье, здравомыслие, чтобы выжить — и сделаться лучше. It depends on personality. От меня зависит, удастся ли мне не расплескать, аккуратно донести до конца в ладошках те драгоценные крохи человеческого, что были заложены в меня материнской любовью. Не скурвиться, не остервенеть, не деградировать, не очерстветь сердцем, остаться живым, здравомыслящим, свободным в душе человеком. В перспективе лет это непростая задача, требующая самодисциплины, усилий, воли, терпения, усердия. Но я справлюсь, как справляются миллионы людей со своими трудностями и проблемами. У всех свои сложности. Кому-то легче, кому-то труднее. Надо перестать шуметь и делать то, что должен, не ожидая ничего взамен. Есть тысячи людей, которым приходится тяжелее, чем пожизненнику: одинокие старики, больные онкологией дети и взрослые. Им тяжелее сопротивляться своим обстоятельствам, болезни, своей беде, в которую они попали. Каждый делает усилия, рвет жилы, вытаскивая себя как может на поверхность счастливой жизни. У каждого свой путь, который он должен пройти.

Как писал Пелевин: жить ой. Но да.

И хватит об этом!

Прошло уже много лет с момента, когда я решил выплеснуть на бумагу все пережитое. Когда-то я взял карандаш и стал писать, каждый день, понемногу воскрешая в памяти всё в деталях: слова, жуткие, безвыходные ситуации, отвратительные лица, мысли, чувства. Вспоминая, проживал еще раз, придавая форму воспоминаниям на бумаге. Затем переписывал всё ручкой, накапливая тетради. Это заняло какое-то время.

С какой целью? Для чего я это делал? Нет, не издать книгу (я льщу себе). Нет, не быть услышанным, не оправдаться.

В какой-то момент я почувствовал потребность выговориться самому себе и бумаге, придумав себе воображаемых читателей. Выговориться до конца, откровенно, вытрясти весь душевный сор, всю обиду, злость, проговорить все страхи, сомнения, всю накопившуюся за эти годы боль. Прожить все это еще раз и оставить позади в виде текста. Не оглядываться больше.