Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Блок пришелся мне по душе, да. Уже позже я открыл для себя Пастернака. И он долго оставался моим любимым поэтом, с его сложносочиненными, глубокими, звучными стихами. Одно из любимых:

Или еще живаговское, задорное и ладное, как считалка, но тоньше, лучше, ярче:

и так далее. Отличная вещь!

Или

Пастернака я знал на память много. Это мой поэт. Но вот, бывает, в память западает какой-нибудь абсолютно мелодичный для внутреннего слуха стих, настолько гармоничный и легкий, настолько правильно скомпонованный и звучащий, что он въедается в память и становится частью твоего внутреннего мира. Для меня таким стало набоковское стихотворение из «Дара»:

Вряд ли оно знакомо большому количеству почитателей Набокова, но мне почему-то запало сразу в душу — там и осталось.

Рядом с Пастернаком встала Цветаева, била по нервам с отчаянным надрывом, вскрывая себе вены, до саморазрушения, до дна, до самораспада.

Ахмадулина с ее ласковой певучестью.

Ахматова с ее глубиной и мудростью.

Не на листопадовом асфальте

Будешь долго ждать.

Мы с тобой в Адажио Вивальди

Встретимся опять… [11] Анна Ахматова. Ночное посещение. 1963.

Бродский с чернильно-сложносочиненным «бредом», не до конца понятым мною.

Шекспир! Этот чувак вне конкуренции. До сих пор его собрание сочинений в тысячу двести страниц у меня под рукой. Если бы я составлял список из ста книг, которые взял бы на необитаемый остров, то Шекспир был бы в десятке первых.

Из последнего, что мне попадалось и смогло подбросить до самых вершин катарсиса, это стихи Андрея Лысикова, больше известного как Дельфин. Его лирика — полное созвучие с моим внутренним миром, где, кроме громких веселых эмоций, есть место тоске, одиночеству, красивой грусти и саморазрушению. Звезды, Космос, Вселенная, Вечность — и жизнь людишек под микроскопом.

Его стихотворение «В твоих руках лежит мое письмо…» — абсолютно гениальная, пронзительная вещь! Пока не вижу равных ему.

Это был небольшой экскурс в поэтическую лирику, оказавшую влияние на меня в неволе. Отчасти я выживал стихами. Они меня утешали, наполняли смыслом, успокаивали. Есть у них такое свойство.

Там же, не теряя времени, заучивал новые слова, расширяя свой узкий вокабулярий. Просто развешивал листы А4 на стенке, предварительно выписав слова из словаря Крысина. На листе умещалось от трех до пяти слов с полным определением. Лист всегда был на виду, поэтому слова автоматически укладывались в память.

Все остальное время я готовился к суду, писал письма, занимался физкультурой, мыл полы по три раза в день, чтобы было чисто. Размышлял, лежа на досках, рассматривая потолок, прислушиваясь к звукам, доносящимся из окна: к шуму ветра, чириканью воробьев, обрывкам разговоров, музыке вдалеке, звукам хозяйственных работ. Слышался запах костра. Иногда сквозь решетку пробивались солнечные лучи. Они пробегали по стене наискосок и исчезали.

Летом находиться в тюрьме особенно тяжело. Вдвойне тяжелее — в карцере. Запах зелени, тепло, солнечный свет, дуновение ветра щекочет нервы, заставляя осознавать и сожалеть о протекающем мимо великолепном времени года. Мысли об этом щемят сердце. Любой арестант поймет меня. Свободному человеку эта тоска недоступна.