Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Меня запихнули обратно на пол между сиденьями. Но только в этот раз мне удалось оставить ноги слегка вытянутыми, чтобы не затекали и не бились о железные направляющие кресла. Несмотря на то, что меня жестко побили на этой остановке, в целом я почувствовал некое облегчение, главным образом из-за того, что дал своим конечностям распрямиться, возобновив кровообращение. Пока меня пинали на снегу, я размялся и подышал свежим воздухом, чистым свежим воздухом, который придал мне немного свежих сил. Это было жизненно важно.

Машины двинулись с той же огромной скоростью, распугивая всех и прижимая спецсигналом к обочинам. Теперь я знал, что везут меня в сторону Иркутска. Знал, что ехать еще часа два с половиной. И эта мысль мучила меня. Еще два с половиной часа мне придется терпеть эти муки. С другой стороны, зная конечный пункт, я уже мог рассчитывать свои силы. Неизвестность пугала и выматывала больше.

На протяжении оставшегося пути ничего не изменилось. Продолжали мучить, издеваться. Голова моя болталась возле ножного коврика синего цвета, шея затекла, глаза налились кровью. Плечи выламывало от боли, пальцы рук уже давно онемели и ничего не чувствовали. Спина гудела и ныла от неудобного положения, по ногам время от времени били грубыми берцами. Я был мокрый от пота и сопел в темноту вязаной шапки… Невыносимое положение, унизительное… Но к боли со временем кое-как притерпелся, лишь постанывал про себя потихоньку на выдохе, поскуливая, выдавливая из себя со звуком муку.

Монотонно шумели по асфальту колеса, погружая меня в подобие транса. Сил терпеть просто не оставалось, казалось, что я перестал существовать. Мое осознанное «я» растворилось в этом шуме колес и несмолкаемой музыке, утонуло в ощущении перманентной невыносимой боли. И меня не стало… Вместо меня на полу машины валялся корчащийся от муки сгусток нервов и плоти, переставший быть личностью. Как будто мозг включил защитный механизм, защищая меня от разрушения, в первую очередь морального.

Секунды сменялись очень медленно, еле перетекая в минуты, а минуты казались десятилетиями. Но по факту это было «всего лишь» четыре часа пути, в течение которых я ни минуты не отдыхал. Все это время я был на пределе своих возможностей. Нет, я давно уже был за пределом! Я был физически парализован, скован, я скулил от боли, как собака с перебитыми лапами скулит каждый раз, когда наступает на них! Я уже не терпел — я вытерпливал, дотерпливал, перекладывая свою муку и боль из минуты в минуту, мечтая прекратить ее любыми средствами! Если бы мы остановились в лесу и меня застрелили возле какой-нибудь березы, я бы возблагодарил судьбу за быстрое избавление от пытки.

Это не пафос и не преувеличение. Это было то, чего я желал.

Вообще, я хочу сказать, что моя способность передать испытанное словами кажется мне смешной. Это лишь нелепая попытка описать пережитое. Имей я хоть сотую долю набоковского таланта, владения языком и словом, я сумел бы выразить всю суть пережитого, с его оттенками, цветами, голосами и запахами испытанной боли и унижения. А так — это всего лишь бледное подобие того, что я испытал и пережил. Но не рассказать не могу. Молчать трудно. Поведаю хотя бы бумаге, а там видно будет.

Еле живого меня довезли до Иркутска. Когда мы въехали в город (это стало понятно по частым остановкам на перекрестках и рекламе по радио), я воспрянул духом, предчувствуя конец ужасного путешествия. В моем измученном мозгу нашлось место даже для радости. Скоро расстегнут наручники, кровь поступит к пальцам, и они потихоньку отойдут и перестанут ныть. Я выпрямлю ноги, выпрямлю спину, сведу плечи, разомнусь, разойдусь, оживу. Меня оставят в покое, и я смогу присесть, прилечь, попить воды, выкурить сигарету, отдохнуть. Просто отдохнуть — какое это блаженство, счастье, мечта!

Меня доставили не в СИЗО города, а в ИВС, что было странным обстоятельством, потому что вернуть меня должны были туда, откуда забрали.

Мой палач в маске схватил меня за наручники и спиной вперед вытащил на улицу. Я упал на снег, корчась от боли, без обуви, в носках. Меня поволокли куда-то по ступенькам, ноги не слушались, меня держали под руки. Спотыкался, кряхтел, сопел в мокрую шапку, заново учился ходить.

Затащили в помещение, приставили мое туловище к стенке. «А чё он без обуви?» — услышал я чей-то вопрос.

Стали снимать наручники. Оказалось, что ключа от моих браслетов у них не было. Они просто его с собой не взяли. И мне еще минут двадцать снимали наручники, сначала чужим ключом, потом проволокой, матерились, дергая мои уже омертвевшие посиневшие пальцы, руки, плечи, причиняя новые неимоверные страдания.