Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Все мое тело к этому моменту было буквально мокрым от пота. Голова болталась внизу. Глаза были налиты кровью, жилы вспухли. Тошнило. Я был бессилен что-либо делать. Это был адовый ад!!! Именно в эти минуты я искренне жалел, что вообще появился на свет. Жизнь стала противна мне, все в ней стало бессмысленно! (Так мне казалось.) Вся жизнь моя под воздействием это дикой продолжительной пытки свернулась, скукожилась и превратилась в раскаленную добела бесконечную боль! Чтобы прекратить все это, я был готов умереть немедленно, тут же. Незамедлительно выстрелить себе в голову из двустволки калибром побольше, лишь бы все прекратилось, все улеглось. Лишь бы вытянуть ноги, вытянуть ноги, выпрямить тело, ослабить наручники и сделать вдох свежего-свежего воздуха!

Каждая минута превращалась в мучительную вечность. Тягучие секунды отбивались пульсом в ушах. Шум колес по асфальту и музыка, кричащая под ухом («Ты меня не понял, я же пошутила, я же на минутку уходила…»), — это все, что отвлекало мой возбужденный мозг от боли. Я стонал — мне причиняли боль. Я пытался пошевелиться — мне причиняли боль. Но даже когда я затихал — мне все равно делали больно. Мне было больно беспрерывно, каждую наносекунду. Это было выше всякого предела, сил и терпения! Не на краю, а за краем. It was fucking unbearable pain! И было страшно, что я не вытерплю. Но ужасней всего было то, что, когда я не вытерплю, мне все равно придется продолжать терпеть! Мне. Никуда. От. Этого. Не деться.

Это была высококонцентрированная жестокая пытка!!! Пресс-хата, через которую я прошел, избиения в РУБОПе, ток, вскрытие вен — все это мне казалось детскими игрушками по сравнению с тем, что я испытывал в машине со спецназом. Настоящее испытание происходило со мной именно тогда, в машине.

Так мы ехали час, или два, или восемнадцать столетий — я не помню. Время перестало существовать. Всю дорогу не смолкала сирена и спецсигналы. Всех прижимали к обочине. Судя по шуму колес, скорость нашего эскорта была за сотню. (Позже я узнал из отчета прокурора, что водителям была дана установка не снижать скорость меньше 110 км/ч.)

Машины перестраивались, обгоняя друг друга, сбрасывали с хвоста мнимую погоню. Высматривали засаду. Но затем машина остановилась. Музыка стихла. Открылись двери, и они вышли, судя по разговору, купить чего-нибудь поесть. Я, воспользовавшись моментом, хотел вытянуть ноги, но мой мучитель схватил меня за наручники, выламывая мне окончательно руки, и начал вытаскивать меня на улицу. Спиной вперед.

Боль была такая, что, казалось, на пару секунд потухло солнце!!! Кисти рук, суставы плеч, ноги, спина — все захрустело, вскрикнуло, завопило! От боли заматерился и я! Меня начали пинать твердыми берцами, пока я валялся на слежавшемся снегу.

Нанеся с десяток размашистых ударов, один из них, наклонившись, прошипел: «Ты, сука, заткнешься или нет!?» Взяв мою голову в руки, он с силой начал бить меня затылком о снег. Раз, два, три, пять, еще и еще. «Еще раз услышу от тебя хоть звук — пиздец тебе!» На пару секунд у меня погасла картинка, я потерял сознание и не чувствовал ничего. Исчез клубок испуганных мыслей. Потом я возвратился к свету, ощутил дикую боль в голове, почувствовал, как мозг сопливой медузой растекается внутри черепа. В этот момент с головы у меня слетела шапка, и я узнал место, в котором мы остановились. (Придорожное кафе в деревне Култук, посередине пути между Братском и Иркутском. Я сотню раз бывал там.) Меня окружили люди в масках, их черные берцы топтались возле моего лица. Рядом стояли лесовозы, несколько легковых машин, и посторонние люди испуганно смотрели в нашу сторону. Вверху голубое небо, ослепительно яркий свет солнца ударил по глазам. Запах мороза, выхлопных газов, но все-таки свежий, свежий, свежий воздух! И я дышал. Изо рта шел пар. Избитый, лежащий на снегу — я дышал. Это продолжалось несколько секунд. Потом шапку снова натянули на лицо, и я погрузился в привычный темный душный мирок.

Избиение на улице было жесткое, быстрое, решительное и беспощадное. Мне пообещали продолжение. А у меня в голове мелькнуло: «Что подумали люди, наблюдавшие эту сцену избиения? Что они подумали о людях, которые избивали человека? Что они подумали о человеке, которого избивали? Что они чувствовали? Испуг? Возмущение? Любопытство?» Я давно и не раз отмечал удивительное свойство мозга в критических ситуациях: его способность отвлекаться на мелочи, детали, совершенно второстепенные, идущие параллельно мыслительные заметки. Все это забавы мозга. Но вспоминаешь о них уже после всего.