Антон Евтушенко - Симптом страха

Ночь была совершенно несносной для обоих. Старик изнемогал на прокрустовом ложе, ворочался, ворчал, по-воровски, украдкой, шнырял по квартире, разминал затёкшие чресла, отжимался от пола и делал прыжки с прихлопами над головой. Волей-неволей Нэнси пробуждалась под эти звуки, нащупывала утянутую с кухни и наготовленную под подушкой скалку для раскатки теста и слушала, как исполнял ночной кордебалет старик.

Ближе к четырём, кажется, всё успокоилось, но ненадолго. В половине шестого в ванной взорвался будильник. Молоточек истошно колотил по колокольчикам, похоже, вечность — мерзкий механический звук, который требовал передвижения кнопки-бегунка, никак не прекращался, просто грёбаный perpetuum mobile, а не будильник! Старик, словно издевался или, в самом деле, крепко спал. Наконец, вымотав пружину, часы угомонились. Тишина была осязаема и благословенна. Нэнси успокоила дыхание, воображение и ярость. Задремала. Ровно в эту минуту старик сочно, ёмко зевнул и щёлкнул выключателем.

Ничто не угнетало больше и сильнее, чем целенаправленное пробуждение с ранья, причём не важно, вставать Нэнси или кому-то рядом. Волей-неволей просыпалась и она. Такие побудки в пермской квартире, дома, были исключением, мама обычно вставала не раньше Ани. Здесь же в Питере Ленка иногда грешила этим, но не часто: в порывах эпизодической борьбы с хромающим на обе ноги распорядком её дня. Борьба быстро угасала из-за неравных сил воли и природной лени вкупе с любовью к утреннему сну — кто ж его не любит! Но, похоже, в природе существовали и такие люди. К примеру, Борис Ильич.

Тот повторил блестяще исполненный накануне ритуал мытья под раковиной, не забыл громко, тщательно почистить нос и, разгадав своеобразие бесплотных обертонов Нэнси, от которых веяло расплывчатой угрозой, уединился на кухне.

Около десяти она проснулась в скверном настроении, не выспавшись. В квартире было тихо. Накинув халат, она с опаской выглянула в коридор. Забрела на кухню, но выявила только след Нафани: тот тянулся по бледным квадратурам зашарпанного пола липкой, жирной полосой под холодильник. Тактично постучала в ванную. Перехватила ручку и дёрнула дверь. Резкий свет потолочного светильника выхватывал хаотически локальный беспорядок — это на двух-то квадратных метрах площади. По счастью, зачинатель нигде не проявлялся.

С отвращением Нэнси выгребла ворох смятого постельного белья и тщательно промыла ванну с порошком. Покопалась на Ленкиных полочках за зеркальной стенкой и отковырнула крайне душеполезные ингредиенты — банку морской соли для ванны Mer de lavande и крошечный флакон шампуня со спа-эффектом Mon spa. Наполнила ванну водой и без сожаления отдала час своей жизни сеансу омовения, прекрасно снявшему перенапряжение бессонной ночи. Пышная шапка взбитого в пену шампуня и ароматическая соль с каплями лавандового масла сделали процесс столь благодетельным и впрок, что Нэнси, сама того не заметив, уронила голову на грудь и задремала. Впрочем, сладко покемарить не дал настырный телефон, среагировавший не хуже системы контроля «антисон», тут же затрезвонивший в квартирной глубине прихожей. Пока тот надрывался, Нэнси успела пожалеть о вчерашнем его спасении — телефонному аппарату следовало пожить хотя бы день в забвении. Она уже решила откровенно пробойкотировать громогласные призывы зуммера, но вспомнила о Ленке, неумышленно отброшенной из головы на периферию дырявой памяти. В треволнениях вчерашнего вечера (и ночи) она напрочь забыла перезвонить подруге и увериться, что та благополучно приземлилась на сочинскую землю. И, наверно, она ждала её звонка всё сегодняшнее утро дня своего рождения, совсем одна-одинёшенька в незнакомом городе, без знакомых, друзей, притиснутая сложной акклиматизацией и депрессивной ломкой — киснет, куксится, хандрит и, думается, сильно в обиде на подругу за её молчание.

Это, в самом деле, была Лена. Лена пребывала в «Эйфории» — так, кажется, назывался пляжный лаунж-бар, где она тусила последние несколько часов. До этого был мужской стрип-клуб, ещё раньше ресторан с системой «шведский стол» и винотека с комплиментами от заведения. Сколько было аперитивов, Ленка плохо помнила. Один или два, может, четыре — это не считая дижестивов. От возбуждения она глотала окончания и почти не слушала робкие оправдания подруги. Лена верещала, как сорока. Нэнси робко уточняла про работу: ведь Милашевич отправили в служебную командировку, а не голых умасленных парней смотреть. Ленка отмахивалась: «фирма», узнав про день её рождения, дала отгул. Одним словом, у Лены всё было хорошо. Лена была в восторге от всего, что происходило с ней, и говорила, что задержится здесь до шестого. До шестого? Для Нэнси это означало ещё неделю жить в неопределённости противоестественного сожительства с Борисом Ильичом. Она как раз открыла рот для эмоционального пересказа о бесславном возвращении владельца, как в замке заворочался ключ, и она с ужасом поняла, что, в устремлении к аппарату, позволила не утруждаться излишним облачением, обхватив мокрое тело лишь полотенцем, деликатным в размерах и прочности наброшенного впопыхах узла. Нэнси бросила трубку на коротком «я перезвоню» и прошмыгнула в свою комнату.