Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

Маленькая девочка Лена в пышном платьице кусает огромный ломоть арбуза, а сок медленно стекает по ручкам на подол. Резиновая кукла разглядывает книжку, которую Леночка ей протягивает. Вот Лена стоит у березки, прижимаясь щекой. И сразу я, тоже маленькая, уже не младенец, но еще карапуз. В полосатом комбинезоне, в кулачке зажат палец хохочущего Мишки. А тут я чуть старше, пытаюсь сорвать яблоко с низко опустившейся тяжелой ветки. И снова Миша — стоит во дворе, придерживая ногой самокат.

Это все были мы, счастливые, хохочущие, живые. Именно те, кого дед любил. Такие, какими он нас видел.

Фотографии шли вперемешку. И это было странно, дед всегда разбирал их по годам, педантично записывая даты на обратной стороне. Теперь же 1976 граничил с 1960, а 1990 с 2016. На этом снимке я первый раз запнулась. Его сложно было назвать удачным — смазанный фокус, засвеченная картинка. Дед сфотографировал старую завалинку у двери. Я поднесла снимок к лицу, чтобы разглядеть его, взгляд долго не мог сфокусировать, но в итоге, я смогла разобрать знакомые кусты смородины и покосившуюся балку, на которой держался козырек. Но было что-то еще. Снятое в движении, оно смазанным пятном уходило за край снимка. Я подошла к окну, кошка молча последовала за мной. Так мы и застыли — я с фотокарточкой в руках и она, трущаяся о мою ногу.

На улице стоял пасмурный вечер. Где-то вдали уже гремели первые раскаты грома. Из-за низких туч невозможно было разобрать, который час. Я уже хотела достать мобильник и включить в нем фонарь, когда тусклый луч солнца пробился через серую завесу и упал на край снимка. Это продолжалось меньше секунды, но я успела разглядеть. На фотографии, кроме завалинки и куста смородины, отпечаталась чья-то рука. Кто-то в последний момент выдернул ее из кадра. Но снимок уже был сделан. И узкие пальцы с тяжелым кольцом остались на нем.

Когда лист фотографии вдруг задрожал, мне показалось, что в комнату ворвался ветер. Но на улице царил предгрозовой штиль. Это моя рука мелко дрожала от внезапного страха. Холодный пот выступил на лбу. Я вытерла его, опираясь на подоконник второй рукой. Кошка смотрела на меня снизу вверх, внимательно и серьезно. Узкая мордочка выражала то ли сочувствие, то ли банальный голод. Кто разберет кошку, которой, может, и нет на свете?

— Ничего страшного, правда? — Голос фальшиво дрожал. — Ну захотел дед сфоткать соседку, а она, дура старая, отошла… отпрыгнула… да я откуда знаю, как так вышло? Может, дед камеру уронил, а не соседка кадр испортила?

Кошка нервно дернула лапой и принялась ее вылизывать, мол, себе бы хоть не врала, девка-городская, а я-то чего? Я кошка, что с меня возьмешь?

Я отбросила снимок и рванула к чемодану. Карточки посыпались на пол, стоило только начать их ворошить. Но чем больше я копалась, тем чаще натыкалась на странные, смазанные, жуткие кадры. Дед постоянно фотографировал дом изнутри и снаружи, а еще калитку и завалинку, заросли смородины, даже старый колодец в самом углу участка. На них то и дело появлялась кошка, она внимательно смотрела в кадр совиными глазами, и тогда фотография выходила четкой и ровной. Можно было подумать, что дед снимает странный арт-проект про деревенскую жизнь.

Если бы я не скулила от паники, колышущейся внутри, то засмеялась бы в голос. Дед. Снимает. Арт-проект. Сдохнуть можно от смеха. Но я была ближе к кончине от ужаса.

Потому что на других снимках — мутных, смазанных, пересвеченных — кошки не было. Но была она. Наша соседка. То нечеткая тень вдовьего платья, то воронов рукав, то прядь седых волос в самом углу кадра. Вот она стоит за стеклом, а дед слепит окно вспышкой. Вот ее тень виднеется в проеме входной двери. Но чаще всего она сидела на завалинке. Дед снимал ее украдкой, получалось плохо, но он снова и снова делал это. А я никак не могла понять, зачем?

Что за странная мания скрывалась в нем к этой старой женщине? Может, он когда-то был влюблен в нее? Может, наоборот ненавидел и желал запечатлеть миг ее увядания? Может, они дружили? Тогда почему она все время портила снимки, ускользала из кадра, скрывалась во тьме? Не любила сниматься? Почему тогда не попросила деда перестать, если уж они были так близки? А может, она его преследовала? Может, она его пугала? Может, приходила каждый вечер к его двери, стучала, сводила с ума разговорами, спаивала яблочным своим компотом?

И тут же на следующем снимке я разглядела его — белый бидон с красным маком на пузатом боку. Крик застрял в горле, я обхватила шею руками, пытаясь ослабить хватку паники, но та уже захлестнула меня, опрокинула навзничь. Все сошлось. Сумасшедшая соседка и деда свела с ума. Что могла подмешать она в варево, одному Богу известно. Но действие этой забористой дряни я испытала на себе. Панические атаки, страшные сны, постоянная усталость и ломота во всем теле. Даже ножницы, которые мои же пальцы прижали к дрожащей венке на шее. Это не было последствием депрессии. Старая сука меня травила! Точно так же, как деда.