Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

— С редактором?

— С романом. Да и с редактором тоже. — Компот лился в меня легко и сладко в своей горечи, прямо как слова, что я выплевывала на жадно внимающую им бабку. — И я напилась. Сильно напилась. У меня вообще с этим проблемы… — И это, кажется, был первый раз, когда я честно призналась в них кому-либо. — Но в тот раз совсем плохо вышло. Я была пьяная, очень пьяная, но казалось, что абсолютная трезвая… Просто страшно стало очень. И заснуть не могла…

— Нужно было мак попросить, — тихонько вставила бабка, подтягивая платок на лоб.

— Я и попросила. Ночь промучилась, чудищ из-под кровати гоняла, а под утро выпила горсть снотворного. Хорошо сразу поняла, что хреновая это идея. Позвонила Мишке. Назвала адрес. И отключилась.

Я замолчала, переводя дыхание, бабка смотрела на меня спокойно и почти равнодушно, но в прозрачных ее глазах так и плескалось любопытство. Если бы кто-нибудь хоть раз читал такими глазами мою писанину, то жизнь бы наполнилась хоть каким-то смыслом.

— Очнулась я в больнице. Мама в слезах, дед в шоке. Мишка злой, как черт. Кое-как меня отмазали от психушки, но я дала слово, что начну ходить к психотерапевту. И пошла.

— Ну? Прям как в кино! — Бабка даже в ладоши хлопнула от удовольствия, черные рукава вдовьего платья пошли волнами.

— Типа того…

— И помог мозгоправ-то?

Если бы помог, не сидела бы я сейчас на гнилой завалинке рядом с незнакомой старухой, не рассказывала бы ей самую банальную из возможных историй про неудачливую девочку, упившуюся до попытки суицида. Но я сидела, я рассказывала, я была этой девочкой.

— Не помог.

Говорить дальше не хотелось. Там начиналась сумеречная зона совсем другой истории. Где глупая девочка из первой части решает соблазнить мужа беременной женщины, к тому же сестры своей будущей золовки. Решает и делает… А после никто из героев не знает как с этим жить.

Бабка посидела молча, ожидая, что я продолжу, но быстро поняла — кина не будет. Вздохнула с огорчением, но настаивать не стала. Только забрала из моих рук кружку, вылила туда остатки компота и предложила мне.

— Выпей, небось рот пересох…

— Есть немного… — Я сделала последний, мутный глоток.

Правой рукой бабка подхватила бидон, а левой проворно забрала у меня крышку. На мгновение длинный рукав задрался, оголяя пальцы. Они оказались ухоженными и красивыми, тонкие, как у девочки, с аккуратными ноготками. Тяжелый перстень с красным камнем красовался на среднем пальце. Я вцепилась в него взглядом, почуяв это, бабка отдернула рукав, натянуто улыбнулась, вставая.

Почему-то именно его расположение удивило меня сильнее всего. Такой перстень неудобно носить на женской ручке, тем более пожилому человеку. Да и кто таскает массивные украшения на среднем пальце? Они же могут в кровь стереть два соседних, стоит только взять в руку что-нибудь тяжелее ручки для письма. Например, бидон с компотом.

— Одна ты в доме, не скучно хоть?

— Так со мной кошка. — Я ответила на ее искусственную улыбку точно такой же и попятилась к двери. — Дедовская еще. Белая такая… Может знаете, как ее зовут?

Улыбка старухи стала походить на оскал. Старое лицо сморщилось еще сильнее.

— Не было тут сроду кошки никакой. Дед твой разума лишился, упокой его душу, вот и привиделось…

Она резко повернулась ко мне спиной и начала спускаться с крыльца.

— Как не было? Да она же вот, в кустах сидит, с окна туда спрыгнула… — начала бормотать я, но бабка меня не слышала, уверенно вышагивая к забору.

— Вы куда? — Она даже не обернулась на мой окрик. — Калитка в другой стороне.

Бабка застыла, ветер легонько трепал ее седые волосы.

— А я по старинке, — ответила она. — У меня своя тропа. Соседская.

И скрылась в кустах смородины, черной, как ее платье.

А я осталась на крыльце, медленно осела на теплые доски завалинки, не в силах войти в дом. Мир словно разделился на слои, его составляющие. В одном я злилась на навязчивую соседку, в другом — не могла понять, как вообще можно было застрять здесь, выворачивая самое нутро перед абсолютно незнакомым человеком. В голове шумело, будто я успела мало того что выпить, так и протрезветь. Но времени на это и правда бы хватило, небо медленно темнело поздними сумерками. Сложно было поверить, что в момент, когда в дверь постучали первый раз, через окно в дом лилось полуденное солнце.

Сколько часов прошло за этой странной беседой? Два, три? А то и все пять. Следом возникал закономерный вопрос, какой гадостью поливала свои яблочки бабка, чтобы половина дня просто стерлась из моей памяти? Потонула в пьяном мороке. Это мерзкое состояние, когда язык уже развязался, а голова стала пудовой, будто налитой расплавленным металлом, и ты несешь отъявленную чушь, просто чтобы говорить. Просто чтобы тишина не стала звенящей, и в ней вдруг не оказалось слишком понятным, какой конченый ты человек.