Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

— Вспоминай или жди эту изюминку, — эхом в ушах отражались слова академика Щелокова.

И вот, спустя пять лет Елена дождалась, но не изюминки, на которую ей указал вернувшийся ненадолго в реальность дряхлый академик, а своего главного кошмара в жизни — Максима Еременко.

Своим появлением он разом перечеркнул тридцать лет безошибочной врачебной практики, компетентности и уважения со стороны медицинского сообщества, начиная с санитаров и медсестер, и заканчивая терапевтами и профессорами.

— Как это может стать моей изюминкой?! — срываясь на крик, говорила она академику в его кабинете на последнем этаже. — Это же конец всей моей работе!!! Мне все придется делать заново. Еременко — не моя «изюминка», а нелепое чудо профессора Агарова!

— Я же говорю, что нужно развивать тему. Возможно, придется очень серьезно перерабатывать весь материал и, скорее всего, на пару с профессором.

— Не буду я ничего переделывать. Это абсурд.

Академик долго молчал, а потом, впервые за всю практику повысив на нее голос, произнес:

— Тогда я вынужден дать отрицательную рецензию на вашу работу, Елена Николаевна, — обратился он к ней по имени-отчеству. — Если дать ход диссертации, полностью основанной на частном методе анализа, это может привести к тупику в развитии медицинской науки!

— Но позвольте…

— Я уверен, что у Вас есть другие наработки. Зациклиться на себе — прямой путь к поражению. Как Вы сами заметили, ошибаться нам свойственно. Думайте, решайте, но эта тема не годится.

Елена Николаевна выпученными глазами посмотрела на дряхлого академика и, не найдя подходящих слов, молча вышла из кабинета.

В трехкомнатной квартире (с видом на стадион имени Эдуарда Стрельцова) Елена Николаевна сидела на кровати, разглядывая поблекшие грамоты, похвальные листы, сертификаты, медали, значки с корочками. Она доставала их из большого пластмассового ящика, купленного на распродаже в гипермаркете, и те, что посмотрела, раскладывала рядом.

Голова раскалывалась от недосыпа и обилия выпитого за день кофе. Не помогли даже две таблетки аспирина. И вот, наконец насмотревшись на достижения и победы, она дошла до главной работы всей своей жизни — так и незаконченной, так и неодобренной докторской диссертации. Почти четыреста страниц впустую потраченного времени.

Она взяла стопку листов и взвесила их в руках:

— Тяжелая.

Потом подошла с ними к открытому окну и резким движением выбросила их наружу. Листы подхватил порывистый раскаленный ветер и мигом разметал по всему двору, словно листья. Вдалеке раздался раскат грома, всколыхнув в ней тени глубоких детских страхов, когда папа, посадив ее одну на катамаран в парке, пошел пропустить по кружке пива с друзьями.

Чиркнув зажигалкой, она, все еще борясь со страхом, подкурила сигарету. После затяжки отдало резкой болью. Елена провела рукой в районе живота, будто поглаживая кота. Боль стихла.

«Нужно суп какой-нибудь сварить», — подумала она равнодушно.

Врач вновь ощутила присутствие матери. Сделала еще затяжку — боль повторилась. Только теперь слабее. Спазм растекся по всему правому боку и исчез.

— Да, мам, видимо зря ты хранила эти никчемные грамоты и медали. Во мне стали сомневаться. Не ровен час, я начну сомневаться, в том, что существую. Кто-нибудь спросит: «Вы помните, жил такой врач, Бестужева Елена Николаевна?» — «Нет, не помним», — ответят они хором.

Мама незримо согласилась с дочерью. Листы диссертации летели к молчаливому стадиону и опускались на неухоженное поле.

Елена вспомнила, как единственный раз, маленькой девочкой, ходила с отцом на футбольный матч. От тысяч орущих глоток у нее тогда разболелась голова. В заплеванном туалете её вырвало. Отец весь вечер ходил дома злой, укоряя себя за то, что потащил с собой дочь, и жаловался на судьбу, что жена не родила ему сына, как другие хорошие жены своим мужикам.

Вдавив окурок в пепельницу и подойдя обратно к ящику, лежащему на кровати, врач произнесла нарочито весело:

— Изюминка говорите, учитель?

Она повертела в худых жилистых руках толстую зеленую тетрадь, к обложке которой скотчем была приклеена бумажка с названием: «Формула бессмертия».

— Будет вам новая работа, и Вы лично мне ее подпишете, академик Щелоков. Я не дам вам умереть!

Тонкие сухие губы сложились в некое подобие улыбки.

— Если я права и мне удастся довести начатое до конца, то вся тысячелетняя медицина поклонится мне.