Никита Немцев - Русский бунт

— Какая нахрен путаница, если речь о конкретном человеке?

— Конкретный человек — это и есть все остальные.

— Брехня.

— А вот и не брехня!

Спор становился всё более абстрактным. Аргументы становились всё более вокальными.

В дверь влетела Лида (она искала карты): вместе с ней в комнату ворвался запах ромашки, страдания и му́ки. Шелобей как бы вспомнил, что он здесь забыл, и увязался хвостиком за ней. Лида — то ли специально, то ли правда ничего не замечая — всякий раз стремилась вон, стоило Шелобею оказаться в одной комнате с ней.

— Как дела? — сказала она небрежно, столкнувшись с ним в коридоре, когда никак нельзя было ничего не сказать.

— Нормально. А у тебя?

— Просто блеск! — И улетела в кухню.

Шелобей ещё сколько-то мялся: догонять ли? Тут он заметил меня и обрадовался компании:

— Не, ну ты видел, а?

— Да ладно тебе. Тусовка всегда похожа на вальс с препятствиями. Особенно день рождения — со всеми же хочется поболтать.

— Ну да, ну да… — Намагниченный, он пошёл опять за Лидой.

Меня вдруг выхватил Эд (немного похожий на троллейбус) и взялся расспрашивать о том и о сём. Я отвечал невпопад и вздор. Сказал, что в салоне красоты у меня и не люди как будто, а роботы: у всех ипотеки, кредиты, дети — и всякая, там, серьёзная фигня.

— Ну. Самые серьёзные люди, каких я видел, были покойники, — сказал Эд. (Причёска у него — самурайская луковица.)

— А ты кем работаешь?

— В крематории, на органе играю.

Бокал, кстати, был пустой. На водопой? На водопой! Ну давай-давай.

На кухне все слились в поэтическом экстазе и читали свои лохматые стишки. Я устроился между Шелобеем и Меднозадумчивой (ножки у неё были как у рояля).

— Ребята! Там речь на столе! — влетела Лена.

Про поэзию все с готовностью забыли.

В комнате с колонками располагался могучего происхождения советский стол. На этот постамент вскарабкивались люди и говорили добрые слова имениннице (заунывно-однообразно; люди вообще одинаковы в приятностях: мерзости — вот где проявляет себя индивидуальность). Речи и чоканья сами собой превратились в драку подушками и какими-то поролоновыми штуками.

Шелобей стоял поодаль от весёлого комка людей и смотрел на нас дико. Я обернулся на него: чей-то локоть въехал мне в затылок: удар, падение, отполз; не отлипая от стены — поднялся рядом с Шелобеем.

— Ты чего? — спросил я весело.

— Это какое-то безумие. Зачем они? Почему? — шептал он в ужасе. —Останови их! Пусть они замрут! Замёрзнут! Не шевелятся! Навсегда! Навечно! — Шелобей пытался закрыться от них руками.

И дерущиеся как будто в самом деле стали застывать: клянусь эфиром! рука с поролоновым мечом делает взмах — жадный и кровавый, — но не опускается на голову; поверженная Лида скрючилась на полу буквой «ю» и продолжает хохот; эпически изогнувшись, Затылкоблистательный ловит в живот удар и бросает подушку в неприятеля; на столе — Лена заторможенно взмахивает бёдрами в неистовом танце, с полной чашей над головою.

— Прекрати ты, — говорю ему. — Я тоже читал «Смерть в кредит».

— А там такое было?

— Ага. Когда мимо витрины суета городская несётся, а он их хочет заморозить.

Кончилось быстро. Красные, отпыхивающиеся, все ступали по перьям из раскуроченных подушек. Вдруг — аккорд: Эд достал гитару. Где? Где? В другой комнате? Все туда!

На полу — амфитеатр: следили за маэстро, взмахивая рюмочками и светски перешёптываясь (то есть, были громче гитары). Это был пузатый дредноут, чёрный; Эд не пел — только бренчал: его пальцы непринуждённо бегали по грифу, извлекая затейливые соло.

— Дай сыграть, ну? — стал канючить Шелобей, убирая за пазуху уже пустеющую фляжку с абсентом.

Эд наигрывал и спрашивал, как давно Шелобей играет: гаммы наяривает или так, просто? Шелобей сказал, что просто.

— А. Я понял. Ты пошёл не по дороге нот. — Эд вручил гитару.

Шелобей только разминался, когда прибежала Лида.

— О! Давай «Лампу», «Лампу» давай! — запросила она.

Кто-то заказал «Сплина», кто-то крикнул «Давай блатную!», но Шелобей (с лёгкой надменнотцой) хмыкнул и стал играть Фёдоровскую «Лампу».

Там чудное совершенно вступление: удар по аккорду (как бы с почёсыванием), дальше палец скользит по басовой струне — и только затем звенькают нижние. И — слова:

Шелобей споткнулся и подслеповато посмотрел на непокорные пальцы. Он начал заново: вступление, кусочек куплета — сбился.