Наталья Ройтберг - Третий Полюс

там, на крыше,
стоит скрипач
и он играет, он играет

В лабиринтах метро — сотни мертвых минут,
Турникетный Харон открывает маршрут:
По ступеням вниз, где течет Стикс,
Где не говорят и отводят взгляд.

Схема линий врет, машинист ослеп,
На табло — отсчет
Нас самих к себе
Возвращенья. Речь
Идет однако о числе невстреч
Ни с собой, а значит и ни с другими
(Но зачем дано человеку имя?)

Глух и нем, плыву по тоннельным венам,
Превратившись в атом Метрополитена,
В монотонный гул, в очередность станций
За окном, в безликость толпы-скитальца.

Словно шарик, загнанный в лузу,
Дубликатом став ненужного груза,
Засыпая, в угол забьюсь,
Позови меня во сне — я очнусь.

Вспомню Верхний мир: небо, ветер,
Дождь идет, растет трава, играют дети.

Мы — инкогнито, мы — индиго,
Поколение особого сдвига,
Из другого те (к) ста, иного сорта.
Рвусь к тебе сквозь мглу телепорта.

Почему каштан? не липовый цвет? —
Оттого, что тебе покоя нет:
Превращаются в булавы пирамиды свеч,
Чтоб седую твою голову сберечь,
Тайны и легенды, праотцовский прах,
Что развеян на днепровских кручах и холмах.

Ты и сам коварен — схватишь за подол
И давай выспрашивать — мол, зачем пришел?
Так Андрею ты не давал спуску,
Так ты сердцем стал городов русских.

Пусть взлетают звонницы до небес —
Прошмыгнет бесенок то там, то здесь.
И мудра София, а Михаил
И небесно-светел, и златокрыл,

И святая Лавра хранит обет,
И в пещерах светит незримый свет —
Но в крови твоей — кочевая смесь,
Дикого язычества колдовская спесь:

Чу! по небу ведьма вдруг проплывет,
Чу! булгаковский взъерошится черный кот,
На речном вокзале — русалок хор,
Сел Богдан Хмельницкий в фуникулер,
Водит кришнаитов Сковорода,
Сам с собой Владимир «режется» «в города».

Чудится, мерещится казна-що ,
Пыль веков укрыла тебя плащом.
Сладкий запах лип навевает сон —
Будто Русь, в которую ты влюблен,
Вся твоя, никем не разделена,
И повсюду мир, и идет весна.

Не признавая ни в чем постоянства,
ты возвратишься сюда не раз,
можно и время украсть, и пространство,
когда самолеты пустятся в пляс.

Ты возвратишься чужим, не тем,
к лицам и вывескам примеряясь,
зрелым и злым, про себя чертыхаясь
на незначительность перемен.

Что-то важней часовых поясов,
sights, расписаний и др. nota bene,
гонит тебя прочь из всех городов,
за горизонт, за черту ойкумены.

Жизнь — как железнодорожный джаз,
будешь менять поезда и перроны.
У путешествий терпко-соленый
вкус. Не раскладывай саквояж.

Ночная река, за строкою строка
бежит, вычитая меня из меня,
за прядью, за пядью сиреневой пядь
течёт или ткёт — не понять, не понять,
плетёт, пеленает струистую вязь,
меняя, сминая притихшее «аз».

Ночная река — подсознанья стезя,
сама в себе дремлет, не ты, но — она
считая волну за волной — эту хлябь,
барханы и дюны, бескрайнюю рябь,
сбиваясь, и счёт начиная опять,
её у себя не отнять, не отнять.

Полощет картинки прошедшего дня,
кольчугой серебряной тихо звеня,
баюкая сонную синюю рать,
сбиваясь, и счёт начиная опять.

Ночная река глубоко в забытьи:
не вспомнить ни имя, ни возраст свои,
течёт ниоткуда сквозь сон в никуда,
века огибая ли, берега,

качая в изгибах созвездия лун,
толкая к земле за буруном бурун,
сама в себе нежась,
ласкаясь, скользя,
все дальше меня от меня унося.