Наталья Ройтберг - Третий Полюс

Этот вечер удивительно тих. Так же тих, как и когда-то тогда… Я хочу, чтоб мы остались в живых, чтоб восстали из руин города. Смоют проливные дожди кровь и горе с площадей и дорог, унесут всю грязь позора и лжи, выведут войну за порог. Кто уехал, кто навеки ушёл — братские могилы полны — только б внуки знали, за что их лишили снов и весны.

Улыбнись — нам воевать не впервой, раз идти — идти до конца, от гражданской этой до мировой — орден деда, фото отца. Пущена страна под откос, лихо правят тройку в обрыв, забывая главный вопрос, повторяя старый мотив.

Этот вечер удивительно тих. Так же тих, как было прежде, — тогда. Люди делятся на добрых и злых? Нет — на тех, кто человек и «недо-».

Чем бы это ни кончилось («поражение», как и «победа», неуместны в братоубийстве), ещё долго нам оправляться, как после болезни, с тревогой на небо озираясь, любой громкий звук принимать за сигнал подошедшей беды — нервно вздрагивать. Уцелевших жребий — помнить, не то повторится виток, пресловутый виток перемен. В поредевших городах станет клятвою чести отклик «Юго-Восток». Госграница пройдёт или вдоль, или между. После этой войны мы не будем такими, как прежде.

(текст песни)

в воспалённых красных веках

отражается война

нам не спится в этом веке

мы не помним имена

если хочешь — будь героем,

безымянным и примерным

ты не бойся — нас прикроют

нас потом прикроют белым

мы начнём — они подхватят пулемётную токкату

в упоительном восторге захлебнутся автоматы

и сольются неумело

в жёстком ритме с пляской смерти

превращаясь постепенно

в похоронные конверты

ты

можешь спать —

тебе приснится бесконечная война

в воспалённых красных реках

отразятся имена

на секунду, на мгновенье наши имена

можешь спать

Когда умирает кто-то из твоих родителей, в голове словно раздается щелчок — сухой короткий щелчок взведенного курка. Затем следует беззвучный выстрел, и видишь, как окружающая реальность, будто нарисованная на тонком стекле, — в котором до сих пор ты довольно отчетливо отражался и был вполне уместен — рассыпается, крошится на тысячи осколков.

Два чувства, овладевающие тобой, — одиночество и страх — не так страшны, как несговорчивость памяти и здравого ума. Затертые, знакомые с детства старомодные родительские вещи сиротливо жмутся по углам, словно выброшенные из времени. Плачешь, плачешь. Даже во сне.

Понимаешь невозможность оставаться в прежнем регистре — когда встречи, дела, поручения, обязанности вертелись бешеной каруселью, свиваясь в скоропалительность прожитых часов, дней, минут, лет, их беглый почерк, стенограмму. Теперь будешь присматриваться к жизни, старательно и аккуратно выводить каждую букву, как первоклассник, — опасаясь, что написанное небрежно и второпях будет непонятно Учителю.

Без спроса из твоего более-менее целостного «я» вырвали сердцевину. Потом тебя кое-как заштопали и вернули в мир.

Эта рана вовсе не заметна у твоего отраженного двойника.