Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– А это что? – Я указал на прибор. – Арифмометр Секацкого? Если ты думаешь, что это на самом деле арифмометр Секацкого, то сильно ошибаешься. Арифмометр позже изобрели, информатик тогда рассказывал…

– Это ты ошибаешься, – усмехнулась Родионова. – Во-первых, информатик говорил, что это внедрили арифмометр в двадцатом веке, а изобрели его ещё в восемнадцатом. Так что этот вполне может Секацкому и принадлежать. Но дело в том, что это не арифмометр Секацкого. Это шагомер Секацкого.

– Откуда ты знаешь, что именно Секацкого?

– Смотри.

Катька повернула шагомер, и я увидел.

П.Ф.С. Гравировка на дне.

Пётр Фомич Секацкий.

– И что это даёт? – поинтересовался я.

– Многое даёт. Секацкий был пунктуальным человеком, в каждом своём путешествии он вёл дневник. И отмечал, сколько шагов он прошёл. Вот погляди, на циферблате отмечено девятнадцать тысяч шагов. Значит, он прошёл десять километров. Если учесть, что расстояния принято измерять от почтового отделения…

– А может, наоборот? – предположил я. – Может, это не от почтового отделения, а от какой-нибудь одному ему известной метки? От какого-нибудь камня. Или дома. Или даже от дерева. Так что твои девятнадцать тысяч шагов ничего не значат. На сто процентов не значат. И нечего в лупу глядеть.

– Почему это не значат? – Катька отложила лупу.

– Рассуди здраво. Десять километров – это не расстояние. В радиусе десяти километров тут по двадцать раз всё обыскали. Так что он наверняка отмечал шаги от какой-то только ему известной метки.

Катька задумалась. Я огляделся. Упырь куда-то запропастился, не видно его, может, в бочку какую залез. Хорошо.

– Возможно, ты и прав, – сказала она. – Возможно…

Она захлопнула альбом, взяла под мышку шагомер, проследовала к спрятанному за печкой сейфу и спрятала в нём всё добро. Ключ повесила на шею. Пахло сушёным лосем, пахло веками.

– Ты же не ищешь метеорит, – напомнил я.

– Разумеется, – Родионова вернулась в кресло. – Я не маюсь дурью. Однако мне дорога истина. Николай Иванович планирует скоро небольшую экспедицию – чтобы раз и навсегда решить метеоритный вопрос. У нас будут спецназовские миноискатели. А потом, в августе…

– Где ты, интересно, возьмёшь спецназовские миноискатели? – спросил я.

– Николай Иванович возьмёт, – ответила Катька. – И аэрофотосъёмочные карты. Так что мы раз и навсегда…

– Ладно, – мне надоел весь этот разговор, – раз и навсегда значит раз и навсегда. Ты что-то там насчёт работы говорила?

– Ну да, говорила. На подсеку пойдёшь? Отец тебя может к Синицыну устроить, ему ребята нужны. Работа плёвая – кусты от дороги относить. Мужики, значит, пилят…

– А я отвожу, – закончил я. – Понятно. Сколько платят?

– Тысяча четыреста двадцать рублей. Зато работаешь до обеда, потом свободен.

– А справку надо? Ну, медицинскую?

– Да на фиг тебе справка? Ты не в лётчики записываешься, а кусты относить. Вали без справки. Сегодня ещё успеешь. Сегодня успеешь, завтра будешь топориком тюкать.

– А ты почему, кстати, на отработку не ходишь? – спросил я. – Трудовой фронт, между прочим, оголён. Я вот надрываюсь лично, нам всем не хватает твоего крепкого плеча.

Странно. Когда поблизости оказывается Катька, у меня просыпается несвойственное красноречие. И наглость. И так с пятого класса, между прочим. Рядом с Катькой во мне просыпался скрытый Вырвиглаз какой-то.

– Какая жалость… – Катька зевнула. – Я прогуливаю отработку… Теперь, наверное, я получу по труду… «четыре».

«Четыре» она сказала с таким выражением лица, с каким некоторые девочки говорят «навоз».

Я вспомнил про навоз и тут же вспомнил про Упыря. Оглядел музейные пространства. Упырь стоял возле дальнего окна. Разглядывал что-то тёмное, кажется, тоже какое-то чучело.

– Чего это там? – кивнул я.

– Это твой друг, – ехидно ответила Родионова.

– Не, на четвереньках который?

– Твой друг на четвереньках?

– Хватит в остроумии упражняться, Катерина. Что за барсук?

– Это собака.

Я удивился. Никогда не думал, что из собак делают чучела. Хотя нет, делают. Из Белки и Стрелки сделали почётные чучела. Может, эта собака тоже космическая? Ну, или какая другая выдающаяся. Может, она милиционера спасла?

– Эта собака космическая? – спросил я. – Или милиционера спасла?

– Не знаю пока, Иваныч вчера только привёз. Говорит, музей какой-то в области закрыли, экспонаты по дешёвке продавали. Вот он и купил собаку эту. Машинку «Зингер», ещё чего-то купил. Не знаю, что в этой собаке такого уж выдающегося?