Эдуард Веркин: Друг-апрель

Глаз моря.

Черный.

Белый камень – черный круг, так, чуть треугольный кружок. Найдешь глаз моря, обязательно к морю вернешься, так бывает, примета настоящая. А если глаз нашел, а на море не был, тогда что, наоборот? Море к тебе вернется? Кажется, тут было оно когда-то, в мезозойскую эру, на географии говорили… Море и динозавры. И сколопендры в пять метров, из песка морды свои задумчивые выставляли. Может, это глаз сколопендры. Сколопендра – это жук. Хорошо, наверное, быть жуком. Или лучше мышью. Спрятаться между бревнами в стене и жить. А еще лучше в летаргию впасть, но не в простую, а в редкую какую-нибудь, чтобы у трех человек в мире такая была, и все в Америке. Перевезли бы его в Америку, пролежал бы он там двадцать лет, а какие-нибудь благотворители на его счет деньги бы перечисляли. И через двадцать лет очухался (ну, пусть молния ударила), молодой, богатый и в Америке. Так даже лучше, чем мышью…

Аксён положил глаз на ржавые перила моста и стал вглядываться в зрачок доисторической ползучки. В миг смерти в глазу отпечатывается мир. Конечно, это не так, конечно, это вранье, но вдруг у сколопендры все по-другому? Вдруг в глазах ее все-таки отпечатывалось? Ну, в последнюю секунду? У каких-то там трилобитов был самый совершенный во всей эволюции глаз, ошибка, этот суперглаз мог вполне все и сфотографировать.

Не, ничего не видно. Сдохла сколопендра, глаз окаменел…

Дзиньк.

Аксён обернулся. Тюлька сидел на рельсе. В руке обрезок арматуры. Поднял обрезок, ударил в рельс.

Дзиньк. Неприятный такой звук, придушенный.

– Чего стучишь?

– Мостника зову, – ответил Тюлька. – Он уродский.

– На фиг нужен?

– Нельзя так переходить, надо зажор ему кинуть.

– Что кинуть?

– Зажор. Ну, чтобы не привязывался.

Тюлька показал из кармана печенье.

– Верка говорит, что без зажора нельзя, а то привяжется, – сказал Тюлька шепотом.

– Врет она.

– Ну, она вот про галок говорила – и это… Все так и было.

– Совпадение.

– Она говорит, что она в прабабушку. А прабабушка у нас колдунья была. А мостнику всегда надо что-нибудь кинуть. Зажор.

– А поезда тогда как? Тут же куча народу туда-сюда каждый день носится, они что, все должны кидать что-то?

Тюлька задумался. Аксён поставил ногу на рельс. Тихо.

– Рожа у него не треснет, у мостника вашего? Хорошо пристроился, волосатый…

Аксён хотел плюнуть в воду, но на всякий случай не стал.

– Поезда не считаются. А если пешком – совсем другое дело. Верка, когда на линии работала, всегда печенье кидала, меня тоже научила.

– Ты побольше ее слушай, она тебя еще не тому научит…

Аксён встал на рельс, подошел к Тюльке:

– Давай.

– Что?

– Печенье давай.

Тюлька опустил руки в карманы.

– Давай-давай.

Тюлька засунул руки поглубже. Аксён вздохнул и схватил его за ухо. Тюлька ойкнул, руки из кармана вытащил, Аксён ловко выудил печенье. Откусил половину, другую вернул брату.

– Я ему глаз дам, – пообещал Аксён. – Мостнику вашему.

– Какой еще глаз?

– Динозаврий. Я нашел тут. Окаменелый, конечно.

– Где? – заинтересовался Тюлька. – Где динозаврий?

Аксён указал пальцем.

– Там нет ничего.

Аксён вернулся к перилам. Глаза моря не было. Аксён свесился за решетку. Камень лежал на дне, смотрел уже оттуда.

– Это мостник. – Тюлька поднялся. – Я его палкой вызвал, вот он глаз твой и забрал.

Тюлька показал язык, то ли Аксёну, то ли мостнику, скатился с моста и принялся бродить по насыпи.

Аксён перебрался на восточный берег.

Это был тот самый мост. Там, под центральной опорой, она и лежала. Аксён почувствовал привычное желание – забраться до середины в речку и поискать. Опустить руки в воду, процедить гальку, вытащить серебро.

Он приходил под мост двадцать раз, может, тридцать, и каждый раз хотел ее достать.

И сейчас тоже хотел.

Аксён спустился к берегу. Попробовал. Холодная. Снег стаял недавно, разлива еще не было, вода ледяная и пока прозрачная, отдавать глаз моря мостнику не хотелось, обойдется, сыч шерстистый.

Аксён присел на кочку, расшнуровал ботинки. Попробовал воду еще раз, уже ногой.

– А что, тут вправду динозавры водились? – спросил с другого берега Тюлька.

– Ага. Они и сейчас водятся.

Но это Тюлька уже не услышал, рельсы провыли, с моста просыпался прах, шел благовещенский. Значит, полдень.

– Тюлька! – крикнул Аксён. – Тюлька, на дорогу не вылазь!

– Хорошо!