Дюла Чак - Глемба

И нигде ни следа человека: все попрятались по укромным местам от полуденного зноя.

Проселок, ведущий от Гладкой степи до Задольной пустоши, окаймляют ивы да высокие тополя, сухие или расщепленные молнией. Проселок называли также старой дорогой, потому что существовал он с давних времен, еще до земельного раздела, в ту пору, когда вся округа представляла собой болотистую низину и это была единственная торная тропа. В придорожной канаве и дальше, в полях овса и люцерны, до сих пор прорастают осока, тростник и камыш, давая приют лысухам, чибисам, фазанам и перепелкам.

В тени ивы — ствол у нее был необычный, раздвоенный от основания до верха, — спал старик. Пиджачишко он подложил под голову, кургузой шляпчонкой, выцветшей добела, прикрыл лицо, а морщинистые руки скрестил на животе. Старик сладко всхрапывал. В нескольких шагах от него собачонка пули со свалявшейся шерстью вытянулась точно неживая, и только задняя лапа ее время от времени дергалась во сне. Пес потихоньку поскуливал и вдруг коротко тявкнул.

— А? Что? — вскинулся старик, ловя скатившуюся с головы шляпу. — Иль увидела кого?

Он приподнялся, зыркнул по сторонам, затем, ворча себе под нос, опять опустился на землю.

— Никого ты не углядела, знать, во сне чего померещилось.

Из-за пазухи он вытащил трубку и принялся набивать ее. Собачонка тоже встрепенулась, подняла голову, внимательно посмотрела на хозяина, щелкнула зубами, пытаясь поймать пеструю бабочку, порхавшую перед носом, потом опустила голову и снова застыла в ленивой позе.

Старик обстоятельно, не спеша набивал трубку. Время от времени хлопал себя то по морщинистой красной шее, торчащей из ворота линялой рубахи, то по бледным, сухим, в густых синих прожилках икрам, над которыми были вздернуты штанины: комары, налетавшие из камышей, кусали нещадно. Старик недвижно глядел, как ползет по стоптанному его башмаку крохотная гусеница в лохматых багряных ворсинках.

— Эй, ты! — окликнул он собачонку и запустил в нее шляпой. — Гусеница! Ату ее!

Пули подскочила и понеслась было прочь, но резкий окрик хозяина вернул ее. Ластясь, она прижалась своим влажным холодным носом к его заросшему щетиной подбородку, потом вдруг заметила невозмутимо ползущую гусеницу и сердито залаяла на нее. Старика забавляли собачьи проделки, он хохотал от души. Рот его широко растянулся в ухмылке, и над ним задиристо топорщилась вверх щеточка коротко подстриженных желтоватых усов.

Вдруг собака с лаем выскочила на проселок. Старик забеспокоился. Перевалившись на живот, он вскарабкался на обочину и всмотрелся в даль, затем не мешкая собрал одежонку и тоже вышел на дорогу. Приближаясь к нему, легкая двухколесная тележка мягко катила по густой пыли.

В тележке сидели двое мужчин. Один из них, полный, гладко выбритый, с черными усами и в кепке, — похоже, из городских; правил другой — жилистый и невзрачный, глядевший исподлобья.

— Тпру! — остановил он лошадь, когда тележка поравнялась со стариком. Правой рукой с зажатым в ней кнутом он коснулся полей шляпы и со вздохом проговорил: — Я смотрю, отец, у вас тут тоже погодка на славу!

Старик вскинул голову. Провисшая складками кожа напряглась под подбородком.

— Что верно, то верно, — кивнул он, переводя взгляд с одного седока на другого. — Не скажешь, что мороз крепчает!

— Вот так завернул, старина! — ухмыльнулся толстяк. — Жарища под сорок градусов, а он мороз поминает.

Старик в ответ тоже ухмыльнулся, но только из вежливости по отношению к незнакомцу, а сам то и дело искоса поглядывал на жилистого. Тот с застывшей миной уставился прямо перед собой. Должно быть почувствовав вопрошающий взгляд старика, жилистый посмотрел на него и кивнул в сторону сидящего рядом толстяка.

— Это наш новый бухгалтер.

Чуть расставив кривоватые ноги, старик неуклюже стоял в пыли. Свою палку он забыл на краю придорожной канавы и сейчас чувствовал себя неловко — будто голый среди одетых людей. В ответ на объяснение жилистого он приподнял шляпу и громко сказал:

— Добро пожаловать!

Толстяк-бухгалтер тоже был несколько растерян: ему оставалось только гадать, с кем его свел случай. Он нерешительно протянул было старику свою пухлую, поросшую волосками руку с обручальным кольцом на пальце, но, видя, что старик не уловил его намерения, вмиг перестроился и приветствовал его жестом, каким священник осеняет головы коленопреклоненной паствы.

— Туда, что ли, путь держите, товарищ председатель? — с озабоченным выражением поинтересовался старик у неприветливого худощавого седока.