Дюла Чак - Глемба

— Ничего, — пожал плечами бухгалтер, — как-нибудь освою.

А про себя подумал: «Но до того, как освою, постараюсь смыться». Он пренебрежительно оттопырил пухлую нижнюю губу, а красная, как вареный рак, физиономия надулась пуще прежнего.

Все вокруг казалось ему запутанным, ненадежным, совсем другим, чем рисовалось в Пеште! Здесь, вблизи, весь крестьянский мир представал в искаженном виде — так же как лошадь, если смотреть на нее сверху.

Он извлек из кармана носовой платок и обтер им толстую шею. Едкий пот щипал кожу, в особенности под подбородком, где лежали жирные складки. Неимоверно раздражало его, что из-под сиденья, как ее ни заталкивай, то и дело сползала к ногам торба с овсом. Над головой у них щебетала какая-то птаха и, перепархивая с дерева на дерево, долгое время провожала двуколку.

«Пальнуть бы сейчас по ней! — мелькнула мысль, но бухгалтер только вздохнул. — Чушь какая, — подумал он. — Ни ружья, ни времени для охоты, ни условий подходящих».

Однажды ему довелось побывать на охоте — его пригласил управляющий банком. И свое переселение в провинцию он представлял себе примерно так же, как ту любительскую охоту, а вот что из этого получилось…

Он с досадой оглядел свои бриджи и сапоги с высокими голенищами. Что за глупость была вырядиться этаким опереточным селянином! Мало того, что этот маскарад придает тебе совершенно шутовской вид, так еще и от жары в нем не знаешь куда деваться.

Двуколка зацепилась за что-то и резко встала. Бухгалтер, клюнув носом, чуть не вывалился. Узкая дренажная канава пересекала проселок, в ней-то и застряли колеса.

— Подержите-ка на минуту. — Председатель сунул ему кнут и поводья, а сам слез и прихрамывая проковылял к бровке канавы. Он походил взад-вперед вдоль обочины, а затем, неодобрительно качая головой и ругаясь, вернулся к повозке.

— Черт бы их побрал! — ворчал он, садясь в тележку. — Утащили без зазрения совести. Я велел завезти сюда три бетонных кольца и кирпичей, чтобы сделать сток как положено, а материала и след простыл. Спрашивается, кому он понадобился? Ну ладно, я не я буду, ежели все до последнего кирпича на место не верну! — добавил он с угрозой и, взяв поводья, хлестнул серка под брюхо.

— Это, видите ли, наша общая социальная болезнь! — возопил бухгалтер чуть ли не радостно: наконец-то нашлась подходящая тема. Рассуждать, философствовать — это был его конек. — Во Франции в семнадцатом веке карали смертью всего лишь за кражу хлеба, но воровство и тогда не прекращалось.. И как думаете, почему? Да потому, что боролись против самого факта воровства, а не против причин, его порождавших.

Он бросил взгляд на председателя, но на того рассуждения его явно не произвели впечатления. Угрюмо, молча трясся он на козлах. В его короткопалой, точно литой руке ритмично изгибалось кнутовище, а ремень кнута, изящно извиваясь, непрестанно плясал по спине и крупу лошади. «До чего интересно! — подумал вдруг бухгалтер. — Нам твердят, будто труд превратил животное в человека, но вот вам и обратный пример: у этих крестьян не руки, а какие-то культи нескладные. Тонкие и гибкие пальцы скорее встретишь у человека, который не занимается физическим трудом…»

Скосив глаза на собственные мягкие, пухлые пальцы, он слегка пошевелил ими и уже собирался высказать вслух свои мысли о руках, но вовремя спохватился: председатель наверняка обиделся бы. Ведь этот худющий мужик — тоже всего лишь крестьянин, хотя и поумней других. Вряд ли ему понять такие сложные рассуждения.

Двуколка свернула на Желтую гать. Так назывался берег канавы, малохоженый, глинистый и довольно ровный. Правда, со времени последних дождей телеги не успели накатать колею, и сейчас двуколку безбожно трясло и качало на угловатых комьях засохшей грязи. Отыскав подходящий спуск, председатель направил лошадь понизу, и теперь они ехали рядом с насыпью. Дорога и здесь была не намного удобнее: пахотные земли кончились, потянулось без конца и края выжженное солончаковое пастбище, которое тут, у насыпи, сплошь было взрыто скотиной, оставившей глубоко вдавленные, засохшие следы, но лучшего пути не попалось. Жара здесь, казалось, стала еще более нестерпимой.

— Скоро мы доберемся? — не выдержал бухгалтер.

— Нам вон на тот хутор. — Председатель указал кнутом на группку деревьев, неясно вырисовывавшуюся на горизонте; определить расстояние до них было трудно.

Толстяк-бухгалтер вспомнил о цели их поездки, и какой-то смутный, необъяснимый страх мурашками пробежал у него по спине. С испугом и неприязнью покосился он на своего угрюмого спутника, острый ум и решительность которого не раз приводили его в изумление, но вместе с тем он казался ему антипатичным, вернее, абсолютно чужим. И столь же чужим было ему и все вокруг. Что у него общего с этой жизнью? Что ему за дело до того, как «запоет им в глаза» этот ни разу в жизни им не виденный хуторянин? Пусть разбираются сами как хотят, пусть хоть поубивают друг дружку!