Дюла Чак - Глемба

Яраба терпеливо похмыкивал, а затем попытался отстаивать свои соображения, чем только вовлек Глембу в еще более ожесточенный спор. Под конец Ярабе надоела эта словесная баталия, он спрятал в карман карандаш и клочок бумаги с пометками, обвел всех присутствующих взглядом и сказал:

— Ну тогда пусть вам и чинит тот, кто семи пядей во лбу! Бывайте здоровы!

И ушел.

— Господин Яраба! — дрогнувшим голосом крикнула ему вслед моя жена, но Яраба не остановился.

— Такие последствия неизбежны, — сказал я Лаци, обведя взглядом всю оторопело застывшую компанию, — если «целенаправленная общность разумных существ», пользуясь терминологией Канта, действует неразумно… — Я свирепо оскалился на Глембу. — Кто теперь станет приводить крышу в порядок?!

Глемба, который, по-моему, и сам растерялся от неожиданной вспышки Ярабы, попытался сохранить невозмутимость. Потерев кончик носа, он буркнул:

— Вот ужо как с ульями покончу…

— Сыт я по горло вашими обещаниями и вашими услугами! — отрезал я. — Ничего нам от вас не надо: ни дароприношений ваших, ни общества вашего! Хватит, натерпелись!

Я дошел до белого каления, и все споры-разговоры на том были кончены. Глемба схватился за грудь, будто сраженный выстрелом в сердце, глаза его сузились; он, как по команде, повернулся — и был таков. Жена и ему вдогонку послала умоляющий вздох, но, конечно, напрасный.

— Всему есть предел! — воскликнула жена, чуть не плача.

— Какой еще предел? — кипятился я. — Затащила меня в эту могильную яму, и я тут мучайся, надрывайся, трать драгоценные дни отдыха на какие-то бессмысленные, идиотские усилия, и, спрашивается, чего ради?

— Ради тебя мы здесь! — оборвала меня жена.

— Не ради меня, а ради ребенка! Впрочем, безразлично, ради кого! Мне осточертело, что ты мне на шею вешаешь всякого деревенского дурачка вроде Глембы…

— Я? — обалдело уставилась на меня жена. — Да разве не ты первый бежишь к нему, стоит нам сюда приехать? Разве не ты пируешь с ним даже в Пеште у его приятелей-министров? Да вас водой не разольешь!

— Если бы ты с самого начала не вбила себе в голову, что тебе, видите ли, печка нужна до зарезу, я бы этого Глембу и на порог не пустил!

— Друзья мои… — примирительным тоном вмешался Лаци.

Он старался поймать мой взгляд и всяческими знаками напомнить мне о том, что мне и самому пришло на память: я должен считаться с состоянием ее нервной системы. Однако в тот момент напоминание о моей обязанности только еще больше взбесило меня: можно подумать, будто у меня нет нервной системы, только почему-то никому не приходит в голову считаться с ее состоянием! Все же мне удалось овладеть собой настолько, чтобы воздержаться от дальнейших высказываний. Однако при сложившихся обстоятельствах вся компания показалась мне такой несносной, что я уединился в дальнем углу сада, где меня никто не видел, а я никого не слышал.

С полчаса я проторчал там, возмущаясь по какому-то пустячному поводу, который к Глембе не имел вовсе никакого отношения, а скорее был связан с моей женой, но потом мне надоело дуться, да и стыдно стало, и я вернулся обратно, ко всей честной компании.

Меня встретили как ни в чем не бывало, жена вела себя со мной милее-любезнее, чем в ту пору, когда заманивала меня в брачные тенета… Этот неожиданный поворот в ее поведении был мне непонятен: по всей вероятности, Лаци настропалил ее и, чтобы отвлечь внимание от ее нервного расстройства, внушил ей, будто она должна беспокоиться о моем душевном состоянии. Да, но и я тоже решил целиком и полностью поддаться уговорам Лаци и обращаться с женой тактично и предупредительно. И вот когда я услышал, как оба мы с нею воркуем и сюсюкаем в дружно слаженном дуэте, на меня напал неудержимый смех. Этот неодолимый пароксизм овладел мною с такой же силой, как полчаса назад приступ ярости, и, поскольку я не объяснил им, над чем смеюсь, а они таращились на меня, делая вид, будто причина моего веселья им известна, я заливался все пуще и пуще.

— Ну, докатились!.. — сказал я, в ответ на что супруга Лаци принялась всячески расхваливать наш сад, будто это имело какое-то отношение к моим словам.

Гости засобирались домой, и мы не стали их удерживать.

— Значит, все будет, как мы условились, — на прощание сказал Лаци, и я подтвердил, мучительно соображая при этом, о чем же мы с ним условились.

Близилась середина сентября, и здесь, в горной местности, вечера стали прохладнее. Посчитав желание жены за приказ, я затопил пожертвованную пастором печку и блаженствовал, наслаждаясь теплом и веселым потрескиванием огня. Жена отскребала замурзанного сынишку, который допоздна околачивался по соседям, и эта идиллическая семейная картина при свете керосиновой лампы совершенно заворожила меня. Я подумал, что недурно было бы переселиться сюда насовсем, и поделился этой мыслью с женой.