Тихон Корнев - Запрещено для детей. Пятый номер

Не трудно представить съ какимъ нетерпѣніемъ ждали его товарищи, сколько произошло толковъ и предположеній и какъ выросла, украсилась и измѣнилась самая исторія.

Но прошелъ день, прошло два, прошло три, вотъ уже наступилъ и четвертый, а Петра Иваныча нѣтъ какъ нѣтъ. Любопытство возрасло до высочайшей степени. И вотъ на четвертый день часу въ первомъ, въ минуту всеобщаго почтительнаго молчанія, водворившагося по случаю появленія самого начальника, который, указывая на дѣло, толковалъ что-то съ большимъ жаромъ Степану Ѳедоровичу, внимавшему начальническимъ рѣчамъ съ почтительнымъ наклоненіемъ головы, — въ такую-то торжественную минуту дверь изъ прихожей вдругъ отворилась, п появился герои нашъ. Какъ ни сильно было уваженіе подчиненныхъ къ начальнику, но естественное движеніе одолѣло и прорвалось на всю комнату глухимъ сдержаннымъ смѣхомъ, — какъ будто вдругъ чихнулъ табунъ лошадей. Естественно, что начальникъ съ недовольнымъ видомъ спросилъ о причинѣ такого неумѣстнаго взрыва. Степанъ Ѳедорычъ поднялъ голову, потому что и самъ еще не зналъ, что бы значила подобная дерзость, но встрѣтивъ жалкую Фигуру Петра Иваныча, подобно подчиненнымъ своимъ, не могъ удержаться отъ смѣха. Начальникъ повторилъ свой вопросъ. Перетрухнувшій Степанъ Ѳедорычъ почувствовалъ необходимость оправдаться и оправдать своихъ подчиненныхъ. Для такой цѣли онъ не нашелъ ничего лучше, какъ разсказать въ подробности исторію Петра Ивановича и тотчасъ разсказалъ ее, постаравшись не столько о строгомъ соблюденіи исторической достовѣрности, сколько о томъ, чтобъ отъ нея дѣйствительно нельзя было не захохотать, — въ чемъ и успѣлъ совершенно, ибо, по мѣрѣ изложенія событій, лицо слушателя прояснялось, а когда дошло до описанія страннаго танца, въ которомъ упражнялся Петръ Ивановичъ, и сопровождавшихъ его мотивовъ изъ «Лучіи», слушатель уже рѣшительно не нашолъ въ себѣ силъ сохранить строгое выраженіе почтенной своей наружности и самъ засмѣялся… Но смѣхъ его, какъ легко догадаться, былъ непродолжителенъ. Принявъ строгорѣшительное выраженіе, онъ подошелъ къ Петру Иванычу, оцѣпѣнѣвшему у дверей, и сказалъ, медленно, важно, дѣлая удареніе на каждомъ словѣ: — А что скажете вы?

Но Петръ Иванычъ не могъ ничего сказать, хоть и замѣтно было, что онъ хотѣлъ что-то сказать…

Тогда начальникъ, основательно думая, что къ пресѣченію подобныхъ золъ должно принимать мѣры при самомъ ихъ зародышѣ, счелъ нужнымъ распространиться и показать Петру Иванычу все неприличіе его поступка. Онъ сказалъ ему, что званіе и самыя лѣта недавали ему права на такое дѣло; что танцовать, конечно, можно, но въ приличномъ мѣстѣ, и притомъ имѣя на себѣ одежду, принятую въ образованныхъ обществахъ Европы, которая, по образованію, можетъ вообще почесться первою изъ всѣхъ пяти частей свѣта. Онъ сказалъ ему (и помѣрѣ того, какъ онъ говорилъ, въ голосѣ его возрастала энергія и наружность болѣе и болѣе одушевлялась), что подобные пассажи простительны только грубымъ и невѣжественнымъ дикарямъ, не знающимъ употребленія огня и одежды, да и тѣ (присовокупилъ онъ) прикрываютъ

наготу свою древесными листьями. Наконецъ, онъ сказалъ ему, что подобный поступокъ срамитъ не только того, кѣмъ сдѣланъ, но даже бросаетъ не хорошую тѣнь на все званіе, что званіе чиновника почтенно, и недолжно быть профанировано,

Такъ заключилась рѣчь, имѣвшая вообще на присутствующихъ вліяніе сильное, но дѣйствіе ея на Петра Иваныча было таково, что, можетъ быть, ни въ какія времена, никакая рѣчь не производила такого дѣйствія. Пораженный ею, изъ всѣхъ способностей, отпущенныхъ ему Богомъ, сохранилъ онъ только одну способность шевелить или точнѣе мямлить губами, да и то дѣлалось съ величайшимъ усиліемъ, и вообще въ ту минуту герой нашъ, страшно синій, походилъ на умирающаго, которому есть сказать нѣчто важное, но у котораго уже отнялся языкъ…