Нина Вяха - Завещание

Хирво заметил, что все звери и птицы обладали способностью общаться с ним, но большинство предпочитали этого не делать. Они жили бок о бок, но каждый своей жизнью, и не испытывали ни малейшей потребности в том, чтобы общаться друг с другом. Если Хирво искал контакт, то он получал его, но это всегда происходило по-разному, потому что звери, как он обнаружил, были совсем как люди, такими же разными: одни застенчивые, другие общительные, третьи надутые, четвертые легкомысленные, причем сами виды животных не играли здесь ровным счетом никакой роли.

В семье ясно видели, что с Хирво творится что-то странное, но продолжали обходиться с ним так же, как прежде. Правда, теперь его больше не дразнили и не издевались, ведь они почувствовали, что он стал иным, не таким как они – вроде как человек, но в то же время и не человек вовсе, абсолютно неспособный играть по их правилам, и они все больше отходили в сторону, позволяя ему жить своей параллельной жизнью.

Хирво ощущал себя непомерно сильным. Школьные мучители оставили его в покое, потому что поняли, что их нападки больше не могли его задеть. В самом Хирво появилось что-то пугающее, что-то непостижимое. Он все больше отдалялся от людей, словно островок, который плыл в океане сам по себе, не приставая ни к чьей земле. И ему это нравилось.

Теперь он точно знал, что ему на роду написано быть другим, но зато он больше не был одинок.

На переменках он выходил в школьный сад, где выискивал насекомых, чтобы поизучать и послушать их разговоры (они были довольно незамысловатыми) или пообщаться с кошкой директора, капризной бедняжкой, пугающейся детских проказ, но при этом невероятно любимой своим хозяином – каждую пятницу она получала сырую рыбку на ужин, и еще ей подолгу вычесывали шерсть, пока та не заблестит. Кошка лежала у него на коленях, и Хирво гладил ее. В кошках, в отличие от птиц, преобладал черный цвет с различными нюансами. Кошка директора излучала глубокий матовый оттенок. Ее пятнистый мех был теплым и мягким, и кошка позволяла ему гладить себя и вообще делать с собой все, что ему заблагорассудится. Играя, она демонстрировала Хирво, как быстро она умеет бегать, взбираться по стволам деревьев, подкарауливать и ловить крыс, мышей и птиц, показывая тем самым свое животное удовольствие и удовлетворение от того, чтобы забрать у другого существа жизнь.

Хирво здорово пробрало, когда он в первый раз заглянул в сознание кошки и тут же попятился, испуганный царящими там тьмой и инстинктами, но, успокоившись, осторожно скользнул чуть дальше и со временем постепенно привык к тому, от чего люди столетиями пытаются дистанцироваться – он привык к смерти.

Смерть, этот водораздел, этот страж ужаса. Люди – такие рациональные существа, они так тщательно выстраивают свое общество, чтобы упорядочить свою жизнь, но оказавшись в конечном пункте назначения, стоят там, перепуганные и дрожащие, просящие и умоляющие, и даже пытающиеся торговаться. Дайте еще хоть чуточку жизни, всего чуточку. Что угодно, но только не смерть. Хирво совсем не боялся смерти. Он знал, что так и должно быть, и даже зачастую вообще забывал о ней, совсем как дикий зверь, ведь звери не думают о смерти.

Хирво продолжал жить дома, но все больше времени проводил в лесу. И единственным, кого не пугало, а лишь раздражало изменившееся поведение Хирво был, конечно, Пентти.

И без того недовольный, что у него сын не сын, а какое-то ходячее недоразумение, готовое в любой момент как моллюск закрыться в своей раковине, так еще теперь в придачу ко всему он начал ходить высоко задрав нос, словно гордился чем-то, – нет, на такое его отец просто не мог закрыть глаза. И Пентти продолжал унижать сына, а Хирво позволял ему это делать, но ни физические, ни вербальные издевательства на него уже больше не действовали, и это приводило отца в ярость. С каждым разом он орал все громче и все крепче его бил, но постепенно стал делать это все реже и реже. Вместо этого другие братья и сестры стали получать больше затрещин и побоев.

(Солидарность сестер и братьев – удивительная штука. Неважно, что ты сделал или, наоборот, не сделал, чтобы заслужить гнев отца, и пусть даже именно изменившееся поведение Хирво привело к тому, что остальные еще чаще стали становиться объектами проявления отцовских чувств, никто из сестер и братьев при этом не сваливал вину на другого, потому что знали, все может очень быстро поменяться. Как говорится, сегодня ты, а завтра я.)