Нина Вяха - Завещание

И только тогда смог выдохнуть.

Томас выглядел бледным. Он всегда был бледен, словно страдал анемией, его темные волосы ярко контрастировали на фоне прозрачной кожи. Но теперь этот контраст, казалось, еще больше усилился. Он казался таким слабым и хрупким, словно фарфоровая статуэтка – того и гляди переломится, стоит лишь тронуть пальцем.

Тармо хотел прикоснуться к нему, но не посмел.

– Как ты себя чувствуешь? – выдавил он в конце концов.

Слова прозвучали ненатурально. Томас пожал плечами.

– Ты болен?

Томас покачал головой. Быстро поднял на Тармо взгляд своих голубых глаз и тут же опустил, словно затравленный зверь.

– А впрочем, ты прав. Я больной и извращенец, и меня следует изолировать от общества.

Тут он не выдержал и, зарыдав бросился к Тармо, и тот стоял, сжимая в объятиях друга, горько плачущего у него на плече, и не знал, что делать. Они долго стояли так на лестнице, пока тело Томаса сотрясалось в рыданиях.

– Можно я войду? – спустя какое-то время прошептал Тармо в темные волосы друга.

– Да, конечно, но только ненадолго, они могут скоро вернуться.

В комнате Томаса Тармо стянул с себя перчатки и меховую шапку и, не раздеваясь, сел на дальний конец дивана. Томас устроился на полу и положил голову ему на колени, и они долго смотрели в окно на небо над Хельсинки. В прорехах между облаками пыталось проглянуть солнце, и небо играло лиловыми и розовыми тонами, словно беззвучная симфония.

Должно быть, они оба уснули, потому что когда Тармо открыл глаза, снаружи уже стемнело, и он увидел лишь сумеречное небо за окном. Где-то далеко на лестнице раздались чьи-то шаги. Он бросил взгляд на темные пряди волос Томаса на своих коленях и, старясь не потревожить сон друга, очень бережно и осторожно встал с дивана.

Тармо знал, что на кухне есть черный ход, и что он мог исчезнуть из этой квартиры никем незамеченный. Но что-то внутри него не желало с этим мириться и упрямо твердило ему, что он ни в чем не виноват, и ему нечего стыдиться. Он не знал, откуда взялось в нем это чувство – возможно, оттого, что ему всю жизнь (всего четырнадцать лет, но все же) приходилось приспосабливаться, склонять голову и стараться не сбежать, когда очень этого хотелось. Но отныне он больше не собирался просить прощения за то, что появился на свет.

Поэтому вместо того, чтобы устремиться на кухню к черному ходу, он повернулся и зашагал обратно в квартиру на звук открывающейся входной двери.

В большой прихожей оказались оба родителя Томаса, они о чем-то разговаривали, но, едва увидев Тармо, сразу замолчали. Хирург Аннердаль открыло было рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл его, когда Тармо решительно поднял руку, жестом показывая, что он не хочет, чтобы его сейчас перебивали. Он знал, что те слова, которые он сейчас произнесет, станут важными, возможно, самыми важными за всю его четырнадцатилетнюю жизнь, и он взвесил их очень тщательно.

Родители Томаса выглядели усталыми. На них были пальто из дорогой шерсти, меховые сапоги и оба в шляпах, у него – меховая с пряжкой, у нее – из серого сукна, сочетавшегося по цвету с пальто и пиджаком. Они выглядят, словно два уставших правителя, мелькнуло в голове у Тармо.

– Уважаемые господин и госпожа Аннердаль. Кажется, я до сих пор не имел чести быть вам представленным. Меня зовут Тармо. Тармо Тойми.

Родители Томаса повернулись к нему. Мать сложила перед собой руки. Она выглядела так, словно собралась услышать фортепьянную пьесу.

Тармо продолжил.

– Да, мы встречались, но не думаю, что вы меня знаете. Я очень привязался к вашему сыну Томасу. А он ко мне. Вы должны знать, что просыпаясь, я каждое утро чувствую удивление и благодарность за то, что просыпаюсь именно здесь, в Хельсинки, а не там, где, по идее, должен. Я родом из маленькой деревушки далеко на севере, мои родители – фермеры, и я родился одним из последних в длинной веренице старших братьев и сестер.

Родители смотрели на него во все глаза. Тармо не смог бы с уверенностью сказать, о чем они сейчас думают, но начав говорить, он уже не собирался останавливаться. Он сделал глубокий вдох.

– Мои родители умеют читать, но и только, моя мать никогда не ходила в школу. Я ненавижу своего отца, который произвел на свет столько детей с одной лишь единственной целью – получить как можно больше дармовых рук для работы на ферме. Почти все мои братья и сестры похожи на моих родителей и внешне, и по характеру. Нетрудно представить, какое потомство может получиться в таком союзе.