Нина Вяха - Завещание

Утром 16 марта 1940 года в понедельник, когда снаружи было еще темно, они заперли дверь усадьбы Аамувуорен Киви в деревне Соанлахти Сальмисского уезда Выборгской губернии, как они думали, в последний раз. Отец повесил ключ рядом с дверью, и с этой минуты началось их долгое путешествие на запад, с доверху нагруженной телегой и шестью коровами, медленно бредущими позади.

Сири мерзла, сидя на самом верху воза с домашним скарбом, балансируя между втиснутым туда материным ткацким станком (и зачем он ей? Наверное, только чтобы русским не досталось), нескольких ведер для дойки, тюки с постельным бельем и домашний кот Пойс, который нервно шнырял туда-сюда между вещами. В какой-то момент Сири повернулась спиной к тому, что ожидало ее впереди, и смотрела, как родной дом уменьшается, съеживается в размерах, а потом и вовсе исчезает за деревьями.

Черно-белые голые березы стояли по краям дороги, словно молчаливые свидетели потока переселенцев, медленно продвигавшегося за запад. Ветки сосен ломились под тяжестью снега.

По дороге к ним присоединялись другие семьи. Все со своими пожитками, аккуратно и тщательно уложенными в самые разные повозки и телеги. За телегами плелись коровы, иногда попадались лошади. В большинстве своем это были бедные крестьяне, которые имели только одну лошадь (потому что лошадь – это все что нужно, чтобы пахать поле или возить дрова). Горизонт за ними постепенно темнел от дыма пожаров, и Сири поняла, что в других семьях все же мнение вроде того, что было у ее матери, одержало верх.

Из трех братьев Сири только двое остались живы, и лишь один принимал сейчас участие в переезде, он был всего на пять лет старше Сири и его звали Рауха.

Об Ило по-прежнему не было никаких вестей – знали только, что во время войны он служил где-то на севере, а больше ничего, но даже в этом мерещилось что-то утешительное, потому что, пока мы чего-то не знаем, всегда есть надежда на лучшее.

Сири думала о Пентти, видела перед собой его черные глаза, другие черты его лица тонули в дымке – она совсем не помнила, как он выглядел, в памяти остались только темный взгляд и упругая легкость его походки, когда он вышагивал рядом с ней с тяжелыми молочными ведрами.

Сири казалось, что больше от него ничего не уцелело, от этого молодого солдата – только это единственное воспоминание, к которому она научилась обращаться мимоходом еще в юности, прежде чем жизнь взялась за нее всерьез.

Да-да, мы-то знаем, как оно бывает.

Они шли весь день и, когда опустился вечер, они все еще не прибыли на место. Брат с отцом по очереди гнали коров и управляли повозкой, так что Сири с матерью могли подремать; длинная вереница телег тем временем истончалась: многие семьи останавливались на ночлег, где придется, и разводили костры возле своих повозок, но были и те, кто, как и семья Сири, продолжали двигаться вперед, медленно-медленно. Уже перед самым рассветом начала артачиться Муру, их кобыла, и тогда даже семье Аамувуори пришлось остановиться у обочины. Сири достала сена и накормила Муру и коров; ощущение их горячих морд под пальцами успокаивало ее. Животные казались ей невозмутимыми, не ведающими страха созданиями, но Сири думала, что, наверное, они тоже заметили валявшиеся на обочине окоченевшие трупы павшей скотины, коров и лошадей, которые прошли здесь до них, но не выдержали мороза и остались тут навечно. Но, по крайней мере, ни одного человеческого трупа Сири не видела.

После завтрака, состоявшего из кофе и ржаного хлеба (без масла) на холоде, который проходящие мимо называли тридцатиградусным морозом (на что мать Сири пренебрежительно фыркала – уж она-то лучше всех знала, что такое настоящий мороз), они продолжили свой путь на запад, к будущему, а если конкретнее, то в Йоэнсуу – городишко в финскоговорящей коммуне Йоэнсуу, на севере Карелии. Небольшой населенный пункт, производивший молоко и мясо и живший в основном на доходы от древесно-бумажной промышленности.

Именно вонь от целлюлозно-бумажного комбината на северо-западной окраине городка стала первым, что встретило переселенцев. Словно предчувствие, знамение, она коснулась их ноздрей задолго до того, как они вошли в город. Маленькие дети заплакали от этих мерзких запахов, а женщины торопливо укутывали свои лица шалями, отчего издалека они походили на приближающуюся банду грабителей.

Если бы не тревога за будущее, за войну, да почти за все, то Сири решила бы, что все это ужасно захватывающе. То есть, я хочу сказать, что она думала, что это все ужасно захватывающе. Но при этом знала, что лучше этого не показывать.