Нина Вяха - Завещание

Батальона Пентти действительно не оказалось среди тех армейских частей, которые первыми достигли Йоэнсуу, но на третий день он все же прибыл.

К тому времени город был уже давно переполнен, и в классе биологии, в котором разместили семью Аамувуори, теперь проживало целых восемь семей.

Прошел слух, что вскоре их вышлют в том же порядке, в котором они сюда прибыли, и что сейчас город пытается аннексировать подходящее число домов и земли, чтобы крестьяне смогли, как и раньше, заниматься сельским хозяйством с той лишь разницей, что теперь они станут жить в совершенно новых жилищах, на нетронутых участках, в домах без истории. Или с целой кучей историй, но только не их собственных. Но никаких приказов сниматься с места еще не поступало. Отец с братом каждый день ходили в ратушу узнать новости, зачастую они отсутствовали целый день, и каждый вечер возвращались обратно в класс упавшие духом и без всяких новостей.

Сири с матерью оставались в школе, ухаживали за скотиной и сторожили имущество, и Сири даже в туалет не могла сходить без того, чтобы мать не увязалась за ней – как бы чего не случилось с дочерью. Но как-то раз в районе обеда на третий день их пребывания в городе, когда Сири, согласно утвержденному всеми семьями распорядку, собиралась помочь с сервировкой кофе, она вдруг увидела его. Он стоял там, в центре школьного двора, в полном зимнем обмундировании, и был все такой же, только более худой и бледный, с темными кругами под черными глазами, но его упругость, или лучше сказать преисполненная силы осанка осталась прежней. Несмотря на то, что он передвигался на костылях. И легонько прихрамывал на одну ногу. (Последнее останется с ним на всю оставшуюся жизнь).

Сири тут же узнала его, бросилась к нему и повисла у него на шее. Она понимала, что это неприлично, что их отношения совсем не походили на те, при которых можно позволить нечто подобное, но ничего не могла с собой поделать. Ее слезы оросили его форму, и он тихо смеялся, зарывшись лицом в ее волосы, пока они стояли там, сжимая друг друга в объятиях. Мимо них проходили другие солдаты, и каждый отпускал какую-нибудь шутку или хлопал Пентти по спине, но они все равно продолжали стоять там, обхватив друг друга руками в своем первом объятии.

– Что с тобой, ты ранен?

– Чепуха, – прошептал он, уткнувшись лицом в ее волосы. – Просто царапина. Зато теперь меня комиссуют и отправят домой.

Сири вздрогнула и посмотрела ему прямо в глаза. Несмотря на то, что они стояли так близко друг к другу, она не различала ни малейших нюансов цвета в его радужке – глаза были черными как смоль.

– В Торнедален?

Он рассмеялся.

– А куда ж еще?

Она улыбнулась. А потом снова его обняла.

– Я так рада тебя видеть.

– А я тебя, Сири Аамувуори. А я тебя.

* * *

После этого их первого объятия обсуждать стало почти нечего. Пентти собирался вернуться домой в Торнедален и Сири вместе с ним в свои четырнадцать (скоро уже пятнадцать) лет. Будущее семьи Аамувуори выглядело весьма неопределенно, и со всей долей вероятности можно было утверждать, что их ожидали нелегкие времена, и им не нужен был лишний рот, который не мог полностью выполнять всю работу, во всяком случае, не девушка детородного возраста.

– Может, в тех краях жизнь действительно легче, и ты не будешь там голодать, – сказала мать Сири, стараясь быть доброй.

Они поженились 23 марта, через два дня после того, как Пентти исполнилось двадцать лет, и меньше, чем за полгода до пятнадцатилетия Сири. На деньги от приданого (оно оказалось минимальным) и солдатского жалованья (чуть больше, но все равно мало) они купили билеты на поезд, на котором проделали весь путь до Торнедалена, в Рованиеми, в отчий дом Пентти. Нога Пентти все еще была не в лучшем состоянии, и врачи в Йоэнсуу сомневались, что он сможет быть пригоден к строевой, поэтому было принято решение отправить его домой.

Родители Сири, само собой, удивились, но не сильно и, конечно же, посомневались в правильности подобного союза, но опять-таки не слишком рьяно, и отец крепко держал свою дочь за руку, пока вел ее к алтарю, и шептал ей, чтобы она не забывала себя и своих корней. Сири толком не поняла, что отец имел в виду, но спрашивать не стала, позволив этим словам без возражений осесть в ее памяти, где они и лежали все эти годы, словно ее защитный барьер, словно панцирь.

Не забывай себя и своих корней.

Церемония, как и вся свадьба, прошла быстро и без особых изысков. На Сири было ее воскресное платье, мать вплела дочери в косу шелковую ленту и красиво уложила ее вокруг головы, а вместо цветов невеста несла пучок соломы с оставшимися в ней сухими колосьями, которые за неимением лучшего вполне могли сойти за свадебный букет.