– А оттуда и взялся, – сказал он мне. – Когда всё гнилое кругом, понимаешь, что сам-то, по крайней мере, ты должен стоять твёрдо. Это принцип. Долг такой. Надо просто помнить долг, знаете песню? От первого мгновенья до последнего.
– Но у Штирлица за спиной была советская Родина. Мощная империя. А у вас что?
– В этой империи много всякого было, – доверительно сказал он. – Вы вообще знаете, что Штирлица потом посадили?
– В смысле прототип?
– И прототип, и настоящего, который у Семёнова. Мало кто читал продолжение, а я читал. Его арестовали, а жену убили. И что, он должен был сдаться Мюллеру? Сказать, что он против Сталина и решил перебежать?
– Но всё-таки страна была другая. Она могла оценить его подвиг…
– Ну она и оценила, его и посадили сразу, это вообще неважно, кто и как оценит! Даже по большому счёту неважно, есть Родина или нет. Когда в Брестской крепости последний защитник оставался, он уже вообще думал, что всю страну захватили. А он всё сопротивлялся, до апреля сорок второго года. Солдат – это такой человек, который как самурай. Он должен действовать, как будто уже умер. Только то, что должен. И как его кормят, неважно. Он сам себя уважает, потому что живёт правильно. И ему достаточно.
Я понял, что все мои аргументы про возможную дурацкую войну и про закат империи разобьются о его стальную позицию. Он действительно получился от противного – от этой страны, в которой никто никому ничего не должен. И теперь для него, кроме долга, никакой истины нет, потому что все правды скомпрометированы. Левое-правое перепуталось. Остался Устав гарнизонной и караульной службы, которого никто не отменял.
– Саша, – спросил я как можно мягче, – а может, вам просто Иваново надоело?
– Город как город, – буркнул он. – Гордиться особо нечем, конечно, но был я в Москве – тоже грязно… Везде грязно.
Из него получится хороший сержант. Сержанты, когда видят пыль на шинельной вешалке или недостаточно блестящие краники, буквально приходят в неистовство. Армия поощряет чистоту, твёрдость, самоотверженность – все наилучшие человеческие качества. Беда в том, что в разлагающейся армии всё выходит наоборот.
Обратный мой автобус запоздал на полчаса. И я ехал по уже тёмному Иванову, с неизбывной тоской глядя на его хрущёвскую архитектуру и понимая, что мне уже тоже, в сущности, хочется чего-то бесконечно надёжного. Пусть одного, но чтобы оно было стопроцентно и бесперебойно. Должен же быть один мальчик, стоящий на часах вопреки всему. За него, очень возможно, пощадят и всех остальных.
15–21.xi.2004
«Огонёк»
Одна абсолютно старая деревня
В вологодской деревушке Бобрино живут почти бессмертные люди.
Деревни долгожителей существуют в Японии, Китае, Англии и даже Перу. Китайская деревня называется Цзиньту, что переводится как «Золотая почва», там самой молодой старухе 86 лет, и она каждый день пять часов работает на рисовом поле наравне с молодыми. Японский аналог носит гордое имя Юзури Хара, там в почве найден какой-то оксид, продлевающий жизнь; одна беда – регулярный приём этого оксида в других местностях никому ничего не продлевает, так что дело, видимо, не в нём.
В России периодически сообщают о разовых случаях долгожительства, но чтобы целая деревня – такого мне до Бобрина не встречалось. Впрочем, про русскую деревню вообще сейчас ничего неизвестно. Она живёт своей тайной жизнью, и, если там однажды обнаружатся мутанты или снежные люди – никто не удивится. В Бобрине мы с фотографом Бурлаком попали случайно – ехали в Великий Устюг, но Бурлаку захотелось козьего молока. Свернули в деревню, стоящую на реке Сивеж. Тут-то и заключается хитрость: в Вологодской области три Сивежа. Слово это берет своё начало от финно-угорских языков: по-карельски «сювя» – «глубокая». Все три реки в разных районах. Вот теперь и ищите. Я вовсе не хочу, чтобы в Бобрино наехали телевизионщики и газетчики, сломали тихую жизнь деревни долгожителей и понаписали про неё чёрт-те что. Может, там потому и живут практически вечно, что время остановилось. А нахлынет цивилизация – сразу всё и кончится, как в «Таёжном тупике» Пескова.
В деревне Бобрино зимой живут семнадцать человек. А летом приезжают ещё десятка полтора из Вологды – любители экологически чистой жизни и родственники стариков, переехавшие в город. Средний возраст бобринцев – 87 лет. Больше половины – те, кому за девяносто. Выглядят они максимум на семьдесят и жить, наверное, будут практически вечно.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу