Клара Фехер - Желтая лихорадка

— Да нет тут никакого Дома культуры! — возражал другой.

— На центральной площади, напротив сельского совета, — наконец услыхали они, а потом и еще точнее:

— Возле трактира.

Едва выйдя из машины, они сразу же увидели Изабеллу Баркань. Ее нельзя было не узнать: те же, что у отца, темные курчавые волосы, карие глаза, выступающий подбородок. Директор Дома культуры мыла крыльцо.

— Я Каталина Андраш. Это моя приятельница доктор Агнеш Чаплар. Это ты написала мне письмо?

— Да. Наконец-то! А я уж и не чаяла, что вы приедете! Проходите, я только руки вымою.

— Ты здесь кем работаешь?

— Я — бедная служанка культуры. Мою полы, крашу стены и забиваю гвозди в сломанные стулья. Иногда, если остается немножко времени на культуру, руковожу кружками, выдаю книги в библиотеке. Но это как раз та часть моих обязанностей, которой можно и пренебречь. У кого есть хоть что-то в голове, садятся утром на поезд и едут работать в город. Остальные заняты в мастерских и на полях кооператива. Вечером и те и другие пьют: сначала в трактире, а когда он закроется — дома. Здесь у всех есть своя самогонка. Пойдемте, взгляните на наш молодежный клуб. Я, правда, там сегодня еще не убирала.

Дом культуры оказался постройкой в стиле пятидесятых годов. Основную его часть занимал огромный зал с маленькой сценой и очень грязным занавесом.

— Этот зал используется дважды в году: для обсуждения отчетного доклада правления кооператива и для выборов исполкома сельского совета. Когда-то приезжали сюда театры из Сольнока и Дебрецена. Приезжали и артисты из Будапешта. Но дело это дорогостоящее, себя не окупает. Молодежный клуб ютится в маленьких артистических уборных за сценой. Стенки, разделяющие уборные, разобрали, и теперь здесь играет оркестр из трех человек и собирается цвет местной молодежи.

Изабелла Баркань распахнула дверь, и навстречу хлынули клубы табачного дыма, тошнотворный запах мокрых окурков. Что-либо разглядеть было невозможно, даже если зажечь свет. А лучше и не зажигать: на полу грязь по колено, битые бутылки из-под «кока-колы» и пива, на столе — словно разорванное боевое знамя — забытый бюстгальтер.

— Вот это да… — протянула Агнеш.

— Да, вот так! — Изабелла Баркань горько усмехнулась. — Два раза в неделю убираю за этими поросятами. Но они хотят собираться здесь каждый вечер. А вообще в селе наш клуб называют «Ямой»… Могу я предложить вам кофе? Кофе — моя собственность, кофеварка тоже, и чашки я купила за свой счет. У меня есть письменное разрешение Сухаи-Кашша, что я могу варить себе кофе. Я плачу за пользование электричеством восемнадцать форинтов в месяц.

— А скажи, Изабелла, как тебе пришло в голову написать именно мне?

— Я читаю ваши «Окна» и верю вам. Знаю, что вы неподкупны.

— А знаешь ли ты, что я ненавижу, да-да, ненавижу твоего отца, если журналист Пал Баркань действительно твой отец.

— Да, это мой отец. Его все ненавидят.

— Все?

— Все.

— И ты тоже?

— Я — нет. Мне очень жалко его. Мать его бросила, когда я была еще дошколенком. Трех моих сестренок она забрала с собой.

— Марию, Розу и Клару?

— Да. А откуда вы знаете?! Вы их в самом деле знаете?

— Нет. Только слышала о них.

— А меня отец не отдал. Сказал матери, что иначе не согласится на развод. Так и вырастил меня один. С тех пор я не видела ни маму, ни своих младших сестренок. Может быть, их уже и в живых нет. Отец — очень больной человек.

— Что с ним? Чем он болен? — спросила Кати.

— Страхом.

— Каким страхом? Чего он боится?

— Просто говорит: страшно — и все.

Кати от удивления не знала, что и подумать. Беспощадный, всемогущий Баркань — и вдруг патологический страх… Несовместимо.

— А чего он боится?

— Всего и всех. Он давно такой. Засыпает, только если забаррикадируется стульями, и на тумбочке всегда лежат нож и пистолет. Ночью скрипит зубами, вскрикивает и во всех вокруг видит контрреволюционеров, саботажников, которые хотят свергнуть народную власть. Я еще маленькая была, в начале пятидесятых, родители вместе жили. Один раз мать приходит домой и говорит: ужас, молока нет. Отец как начал орать, схватил плетку и хлестал ее до крови. За то, что она якобы распространяет панические слухи. А меня избил, когда я вышла замуж за Габора Лайоши, потому что его старший брат сбежал на Запад. Но Габору в ту пору и было-то всего девять лет…

— Сейчас ваш отец живет один?

— Была у него сожительница, да, видно, и она не выдержала — сбежала. Я как-то зашла к нему и слышу крик: «Ты сам изменник! Ты сам фашист!» Стоит перед зеркалом, глаза вытаращил, на свое отражение кричит. А меня увидел — обозлился и прогнал.