Вигдис Йорт - Наследство [litres]

Рассказывая про этот сон психоаналитику, я предположила, что второй солдат – это мой бывший женатый любовник, которому не хватало духа развестись и который ничего не предпринимал, в то время как я с головой бросилась в войну и развод. Я вообще много говорила о моем женатом любовнике. Однако психоаналитик возразил: второй солдат – это он сам, сидит себе на стуле, пока я, лежа на кушетке, веду войну. «Какая у него буйная фантазия», – подумала тогда я, но сейчас, когда чувства к женатому профессору давно утихли, а воспоминания о сеансах психоанализа еще живы, я, пожалуй, с ним соглашусь. И неважно, был это один из них, или другой, или сразу оба, меня часто посещало чувство, будто я одна веду эту войну. Я не позволяла или была не в состоянии разрешить психоаналитику занять во мне то место, откуда он мог бы вести борьбу с наибольшей отдачей, ближе я так его и не подпустила, хотя время от времени выглядело все красиво, например, когда я обвинила его в чем-то, а он сказал, что мы оба пришли в этот кабинет для того, чтобы помочь мне.

Вернувшись домой из театра, мы выпили. Я выпила. Астрид написала, что из больницы их выставили и велели прийти на следующее утро. Астрид и Оса переночуют у матери. Я поблагодарила их за помощь.

Я пила и разглагольствовала, не могла успокоиться, Ларс ушел спать, а я все сидела, наливала вино бокал за бокалом и осушала их. «Если бы дело было серьезное, – сказала Клара, я ведь и Кларе позвонила, – то врачи не отправили бы их домой». Я расхаживала по комнате и отхлебывала вино. Старалась успокоиться, но лишь сильнее разнервничалась, меня затошнило и вырвало, и потом я всю ночь просидела возле туалета. Утром я позвонила Астрид. Они как раз ехали в больницу. Был четверг, никаких дел у меня не предвиделось. Я сверилась с еженедельником: сдать бутылки, забрать у мясника свиные ребрышки и поменять постельное белье. Тале с семьей вот-вот должны были вернуться из Стокгольма, но я домой не поехала, осталась у Ларса и все не находила себе места. Астрид позвонила в двенадцать. Они побеседовали с врачами, она, Оса, мать, и тетя Унни, которая сама врач, и тетя Сидсель, которая тоже врач. Они не просили меня приехать, и я только рада была, потому что все равно не приехала бы, но мне все стало очевидно. Дело серьезное, поэтому я им и не нужна там – мое присутствие лишь испортило бы ощущение единства и согласия, в подобных ситуациях такой раздражитель, как я, был бы лишним, пусть даже умирающий – это и мой отец тоже. Нет, они не просили меня приехать и побыть с ними – что бы я им сказала, если бы они меня уломали и я приехала? Все было очевидно. Деваться было некуда. В других ситуациях Астрид закрывала на это глаза. Сейчас же дело приняло настолько серьезный оборот, что стало ясно: Астрид, Оса и мать думают так же, как мы с Бордом. Гармония оставалась для нас недостижимой, и до нормальной семьи нам было ох как далеко.

Врачи в больнице сказали, что без аппарата искусственной вентиляции легких отец дышать не сможет. И шея у отца сломана. Вероятнее всего, он парализован. Если он придет в сознание – что само по себе маловероятно, – то, скорее всего, говорить не сможет. Вопрос в том, не пора ли отключить аппарат искусственной вентиляции? Насколько я поняла, врачи в своей профессиональной и отстраненной манере назвали такое решение наиболее правильным, для отца так будет лучше всего, и если бы речь шла об их ближайших родственниках, то они сами поступили бы таким же образом. И тетя Унни, и тетя Сидсель, они же тоже врачи, они согласны с врачами в больнице, и Оса с матерью тоже согласны с врачами, как я впоследствии узнала, сомневалась только Астрид. В конце концов они сообща решили, что аппарат искусственной вентиляции легких следует отключить. Поэтому Астрид и позвонила – сообщить мне об этом. Я не возражала, да она и не спрашивала меня, она звонила поставить меня перед фактом. Все произойдет в течение часа.

Я позвонила детям и рассказала, что все произойдет в течение часа. Я позвонила Кларе, я написала самым близким друзьям. Спустя сорок пять минут Астрид позвонила вновь и сказала: «Все, отец умер».

Четыре раза в неделю я ложилась на кушетку и рассказывала о будничном, о болезненном, стыдном, и бывало, мы вдруг делали успехи. Как-то мне приснилось, что я еду в Дрёбак и по дороге подобрала автостопщика, которому надо было туда же. Потом я куда-то свернула, никак не могла выбраться назад, на шоссе, и мне было стыдно перед автостопщиком, который из-за моей бестолковости опоздает в Дрёбак. Но вскоре мне почудилось, будто я вижу огни на шоссе, главное – проехать через какой-то гараж, и я снова окажусь на трассе. Я прибавила газу, но ворота гаража стремительно уменьшались, я давила на газ, но не успела, въехала в ворота, но в ту же секунду они съежились и раздавили машину. Потерянные и напуганные, одна радость, что живые, мы стояли и смотрели на раскуроченную машину. Внезапно рядом появилась моя мать и с присущим ей оптимизмом заявила, что машину наверняка еще можно починить, хотя всем было очевидно, что это невозможно.