Вигдис Йорт - Наследство [litres]

Я замерла и, вернувшись назад, внимательно посмотрела на себя, вполне здоровую женщину. Значит, это мой собственный взгляд? «Ты же умная, – сказала я ей, – и выглядишь неплохо. Неужели ты не сможешь жить в этом мире?»

Пережив эти три недели, я сообщила, что хочу закончить сеансы, хотя, если верить психоаналитику, мне следовало продолжать терапию, глубже погрузиться в то, что причиняло мне боль, чтобы в дальнейшем от нее избавиться. Сейчас я понимаю, что он был прав, но тогда я сочла, что достаточно с меня боли, слишком много ее выпало на мою долю, женатый профессор развелся и хотел ко мне вернуться, а мне хотелось радости!

Те сутки, когда отец пролежал в больнице, я отвечала на все сообщения от Астрид. Она держала меня в курсе, а Оса держала в курсе Борда. Речь шла о практических моментах, Астрид и Оса первыми получали информацию о том, что происходит. Астрид написала, что они с матерью и Осой вернулись на Бротевейен и что с радостью меня примут. Я спросила, остается ли мать по ночам одна, но нет, они ночевали вместе с ней по очереди – сестры, тетя Унни и тетя Сидсель. Мать боялась упасть с лестницы. Я поблагодарила их за помощь матери и попросила Астрид передать всем, особенно матери, что я ее обнимаю. Астрид ответила, что мать тоже меня обнимает. «Приезжай, когда захочешь», – написала Астрид. Возможно, просто из вежливости, а может, они – Астрид, Оса и мать – думали, будто все изменилось, что теперь, когда отец умер, мы вместе все уладим. Но, по-моему, на самом деле им не хотелось меня там видеть, ну, разве что я бы вдруг разрыдалась и продемонстрировала свою бесконечную любовь к отцу и раскаяние. По-моему, им не хотелось, чтобы я нарушала их уединение, сейчас они были более уязвимы, чем прежде, поэтому им проще было с теми, кого они знают и кому доверяют, и это вполне естественно. Тем не менее они, видимо, решили показать свое расположение, возможно, думали, что я заскочу просто из вежливости, размахивая белым флагом. Сейчас на Бротевейен наверняка многие заходят – дальние родственники, соседи и друзья, приносят цветы и выражают соболезнования. Я могла бы приехать как приятельница или соседка. Астрид написала, что на Рождество они пригласят гостей и устроят большое торжество, чтобы все собрались и отпраздновали Рождество вместе на Бротевейен, в родительском доме, который теперь принадлежал только маме и в какой-то степени сестрам. Будут Оса с Астрид, их мужья и дети, и еще много кто, и, может, тетя Унни с тетей Сидсель. Я писала ответные сообщения, соболезнования и слова поддержки, но на приглашения заехать на Бротевейен не отвечала. Такую возможность я даже не рассматривала, зато написала: «Думаю о вас» – и здесь не солгала, я действительно о них думала и представляла их себе. Тогда я писала новое сообщение – мол, рада, что они сейчас вместе с мамой и готовы ее поддержать.

Отец?

Ты вообще существуешь?

Каково это – умереть?

Наверное, мне нельзя звать его вот так, но ведь он и мой отец тоже.

Отец умер в четверг, семнадцатого декабря. Похороны были назначены на двадцать восьмое. Спустя два дня после его смерти, в субботу утром, девятнадцатого декабря, Астрид прислала мне сообщение. Она спрашивала, не найдется ли у меня времени с ней поговорить. Я как раз собиралась выезжать от Ларса и складывала в машину вещи, поэтому попросила ее позвонить через десять минут, когда я уже буду одна.

Я чувствовала облегчение. Было тихое и светлое декабрьское утро, я спустилась с крыльца и почистила машину от снега. Я чувствовала, как мне становится легче. Астрид позвонила, когда я стояла на светофоре на развязке Сместадкрюссе, и робко – или с надеждой в голосе? – спросила, как я. «Сказать по правде, – ответила я, готовясь ее разочаровать, – мне стало легче». Она молчала. Возможно, она надеялась, что я разбита отчаянием и проклинаю себя, ведь отец умер, а мы так и не помирились, что я ругаю себя за упрямство и несговорчивость, раскаиваюсь, что порвала с родителями. Возможно, Астрид надеялась, что меня мучает совесть, потому что теперь извиниться перед отцом уже не получится. Однако я не раскаивалась, а испытывала облегчение, и это добавляло моей истории правдоподобности. А если моя история – это правда, значит, она, Астрид, ошибалась. Астрид пришлось непросто, прямо нестерпимо. Я никогда не требовала, чтобы она приняла чью-то сторону, я хотела, чтобы она поняла, насколько это нестерпимо. Чтобы не звала меня на юбилеи, не ждала, что я приду и буду сиять от радости, чтобы не давила на меня и не вела себя так, будто изменить эту невыносимую ситуацию в моих силах.